у Варламова (как и у автора) не однослойны, не односложны,
а по-людски разногранны, многозначны, несводимы к одной пред¬
взятой черте.
— Мне говорят, не смей улыбаться в роли Варравина. А по¬
чему? Разве ж не человек он? Разве нижними моргает ресни¬
цами?
Частное, кажется, замечание, а принять надо его как глубо¬
ко осознанное, программное. И согласиться, что от обязательного
для человека моргания верхними ресницами до всепрощения по¬
роков и скверны — ох как далеко! И что в одном человеке ужи¬
ваются свойства всякого рода. Понять — вовсе не значит про¬
стить; понять нужно и для того, чтобы осудить.
Просто, не мудрено, своими словами говорил о том, что дру¬
гой выразил бы точнее: диалектика души, нерасторжимое един¬
ство противоположностей... Грешно приписывать подобные опре¬
деления Варламову. Словарь не тот!
Разве ж не человек он? Разве нижними моргает ресницами?
Достаточно ясно.
Всегда придавал особое значение первому выходу действую¬
щего лица на сцену.
Если что и было прочно закреплено, окончательно отделано
в ролях, так это — первый выход, как вступление, запев; даль¬
ше песня пойдет в лад, был бы верен ключ, он и выведет. Разу¬
меется, не закон для всех актеров во всех ролях. Это — варла-
мовское, им самим испытанное и для себя узаконенное.
Вот Юсов из «Доходного места». Все донельзя отчетливо вы¬
ражено в первой же почти бессловесной сценке.
Чуть приоткрылась дверь, и зоркие глаза обшарили гостиную
в доме Вышневского: никого, кроме слуги Антоши. Значит, мож¬
но войти, не стесняя себя ничем. Вошел, широко распахнув обе
створки дверей, — важный, осанистый, в зеленом мундире с на¬
чищенными до самоварного блеска медными пуговицами, с ог¬
ромным желтым портфелем под мышкой.
— Антоша!
Улыбочка. Заказная, показная, чуточку заискивающая: мол-
чалинский урок не забыт. Антоша — тот самый слуга, «который
платье чистит» барину. Уважить его! Но в меру, в меру, чтоб
не слишком того...
— Доложи-ка.
Антон уходит в кабинет .докладывать.
Варламов поворачивался к зеркалу, принимал величествен¬
ную позу, глядел на изображение в зеркале глазами «их пре¬
восходительства», сверху вниз, презрительно и брезгливо. Потом
склонял голову перед «их превосходительством» в зеркале, изоб¬
ражал улыбку, уже откровенно искательную. Смотрел, проверял:
хорошо ли вышло? Поправлял орден на груди, приглаживал во¬
лосы...
Антон выходит из кабинета.
— Пожалуйте.
Варламов шел к двери в кабинет, останавливался у порога,
вытягивался в струнку, склонялся корпусом вперед, чуть откры¬
вал дверь и — боком, с невероятной быстротой и проворством
прошмыгивал в узенькую щель. Как это он проделывал — боль¬
шой и толстый, — ни словом сказать, ни пером описать.
Потом Юсов будет о себе рассказывать:
— Года два был на побегушках, разные комиссии исправ¬
лял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с
похмелья, и сидел-то я не у стола, не на стуле, а у окошка на
связке бумаг, и писал-то я не из чернильницы, а из старой по¬
мадной баночки. А вот вышел в люди... Да-с, имею теперь три
домика, хоть далеко, да мне это не мешает, лошадок держу чет¬
верню.
Но уже в первом, почти бессловесном появлении своем Вар¬
ламов все это о Юсове как будто уже рассказал. В том, как во¬
шел в гостиную, а потом в кабинет, как примерялся перед зер¬
калом — то вельможей, то смиренным подчиненным, — было вид¬
но все: и что на побегушках был Юсов, и у окошка сидел на
связке бумаг, и что теперь в люди вышел, дома имеет собствен¬
ные, и лошадок держит четверню... Вся суть Юсова.
«Но особенно ярко, я сказал бы, во всю ширь, во всю мощь,
выявлялась юсовская психология, когда Варламов произносил за¬
ключительный монолог в конце первого акта», — вспоминает
Только что выпалил Жадов прямо в лицо их превосходитель¬
ству Вышневскому самые резкие слова о мерзостях, которые