творятся повсюду в канцеляриях, о взяточничестве, о потере
чести и совести чиновниками его ведомства. Отвергая все доводы
Вышневского, он объявил, что найдет поддержку в обществен¬
ном мнении... Разбранившись, ушли Жадов и Вышневский.
Остался Юсов один.
«Варламов начинал монолог возмущенно-недоуменным тоном.
И в восклицаниях чувствовался страх перед грядущей грозой,
предвещающей потрясение основ, на которых строилось все бла¬
гополучие его и ему подобных.
Выразительность Варламова в этом монологе поистине может
считаться показательной. Богатство голосовых красок было
использовано им исчерпывающе. Диапазон исключительного го¬
лоса позволял Варламову самые разнообразные, поразительные
но тонкости интонационные оттенки.
От самой высокой йоты Варламов вдруг переходил к самой
низкой, октавной ноте. Так, например, фразы: «Мальчишки стали
разговаривать! Кто разговариваст-то, кто спорит-то!» — он произ¬
носил на самых до предела высоких йотах...
Но коль скоро он переходил к словам: «Да еще с кем спорит-
то! С ге-е-ни-ем! Аристарх Владимирович ге-о-ни-ий! На-а-по-о-
лео-он!» — тут делается резкий переход на низы, на варламов-
скую октаву... Вся речь приобретала массивность. И от курсива,
только что перед тем использованного, он, если можно так выра¬
зиться, переходил к крупнейшему жирному шрифту. А при его
манере говорить «на растяжку», с характерной напевностью, го¬
лос его звучал и несся волнами, будто звуки духового инструмен¬
та, наподобие генерал-баса. Не просто «гений» или «Наполеон»,
а у него звучало «ге-е-ни-ий», «На-а-по-о-лео-он»... Гласные бук¬
вы двоились, троились».
Какие-то черты в образе Юсова сближали его с Варравиным.
Сближали, чтобы тут же отвести его от Варравина. Конечно, тоже
взяточник. Но знает порядок, долю и меру. Все, чтоб по весу дела.
— Возьми так, чтобы и проситель был не обижен, и чтобы
сам был доволен... Бери за дело, а не за мошенничество!
Варламов произносил эти слова гордо, с достоинством. Взять
и не сделать — мундир чиновника марать. А Юсов — на страже
чести мундира.
Вне службы — может с подчиненными запанибрата. И моло¬
дость вспомнит, и пошутит. Разве ж способен на это дракон
Варравин?
В сцене трактира — Юсов пускается в пляс. Надо было ви¬
деть, как это делал Варламов. Не за парня разбитного, не за уха-
ря-мужчину плясал, — за бабу. Почтенную, степенную, пожилую,
с платочком в руке, — этакой вальяжной павой и, вместе с тем,
во вдовьем смущении за нечаянную веселую минуту.
Глядя на него, хлопали в ладошки подобострастные чиновники
в трактире. И хлопали зрители в театральном зале. Невесть от¬
куда бралось у тяжеловесного, тучного актера столько легкос¬
ти и женского изящества! Семенил ногами мелко-мелко и рука¬
ми водил что лебедушка.
В последнем действии комедии, когда Юсов приходит с изве¬
стием об угрозе, которая нависла над вельможным Вышневским
и всем его ведомством, у Варламова дрожали губы, и, кажется,
кончик носа шевелился,
— Нет слов-с... уста немеют. Человек все равно... корабль на
море... вдруг кораблекрушение, и несть спасающего.
Да, в отличие от Варравина и в полном согласии с Остров¬
ским, этот Юсов был не только мерзок, но и смешон. Своей сует¬
ностью, двоедушием, лицемерной смиренностью, сознанием своей
силы и заячьей трусостью смешон. В таком Юсове угадывалась
личность сводная, большой и плотной емкости образ, — много¬
сложный сплав.
Что ж теперь сказать о Варламове, узнав его Юсова, вспом¬
нив его Осипа, Яичницу, Шпуньдика, Муромского, Варравина,
Грознова, купцов Островского? Сказать о редкостной разносто¬
ронности его артистического дарования? Мало! Воспеть бы гром¬
кую славу его уму, прозорливости, осознанной тяге к широким
обобщениям, к высокой гражданской и общественной мысли... Да
нельзя, боязно угодить ему же на смех.
— Куда хватил! — сказал бы он. — Все это, как у вас там
называется, «высшая математика»... Я в этом ни в зуб ногой.