о том, что тревожит, не дает покоя.
Только в письмах к А. И. Шуберт, «милой маменьке», иной
раз давал волю чувствам.
«Живу выше своих средств, кучу напропалую, по три ночи
не сплю и т. д. Все это, знаю, вам не понравится. Люди это на¬
зывают «веселой жизнью», а я называю «поденщиной», в стадо
попал, лай не лай, а хвостом виляй... Живу так: весь в людях,
а душой одинок...»
Не много сохранилось его писем к А. И. Шуберт (46 в Ба-
хрушинском музее и 5 в других архивах). И письма эти полны
хвастливых сообщений о громких успехах на сцене, о получен¬
ных от благодарных зрителей дорогих бенефисных подарках,
всего того, что А. И. Шуберт называла «бездумным актерским
легкожитием». Но нет-нет да и скажется в этих письмах неожи¬
данное, что-то непохожее на Варламова: осуждение, недоволь¬
ство собою, ролями, театром. Может статься, только тогда и са¬
дился писать «дорогой старушке» Александре Ивановне, когда
одолевало смутное беспокойство.
«Хорошо вы это сказали, моя умница: «актеры должны ра¬
зыгрывать пьесы, а не роли». Да не дошли мы до этого. Первый
Давыдов не понимает того, что вы так хорошо выразили, а за
ним Сазонов, Савина и прочие... Пьесы идут недурно, но многое
разыгрывают дрянно». (13 сентября 1893 г.)
«О театре многое нужно бы написать вам, но он так надоел
своими интригами и дрязгами, что просто нет охоты упоминать
о нем. Эти дрязги не касаются меня, и за это спасибо...
Но когда подолгу глядишь на букашки и микробы мира сего,
то делается так же противно, как сыр под микроскопом». (13
июня 1897 г.)
«Репертуар идет смешанный, неважный. Обстановка спек¬
таклей роскошная, а постановка плохая, режиссерская часть
хромает, особенно неудачно раздаются роли, ансамбля положи¬
тельно нет». (31 октября 1897 г.)
Свои письма к Шуберт он по-прежнему подписывает:
«Ваш сын Костя».
Даже когда пишет:
«На носу очки, а в пачпорте 51 год», — все равно:
«Ваш сын Костя».
В этих письмах Варламов все жалуется на свое нездоровье:
«совсем разучился спать», «тучнею и тучнею», «опять растол¬
стел», «горло болит, голос садится», «ноги болят»... Сетует на
свое «тоскливое одиночество»: «нет рядом родной души», «чего-
то не хватает в моей жизни».
Не хватало Варламову своей семьи. Еще в юности сердце его
больно ранила неразделенная любовь. Было это давно, но не
забылось. И другой любви не случилось в жизни Константина
Александровича, о женитьбе и не помышлял. А все-таки решил
создать свою семью... Взял к себе маленькую Анюту, дочь мно¬
годетных родителей, людей, как он писал, «пьяных, вздорных,
несносных». И удочерил ее как положено, по закону.
Так, появилась в конце 70-х годов в его доме девочка, кото¬
рую отныне зовут Анной Константиновной Варламовой. Нодом
этот, суматошный и безалаберный, не очень-то гожее место для
воспитания маленькой: днем — труба нетолченая гостей, вечные
ночные бдения... Да еще донимали родители Анюты, то и дело
являлся отец — «всегда пьяный, всегда бранится непристойно»
или мать — «крикунья и сплетница».
Варламов отдал Анюту на воспитание «в очень порядочную
бездетную семью», взяв на себя все материальные заботы о де¬
вочке. А их немало: не только хорошо кормить, красиво одевать,
но и постоянно лечить. Была Анюта слаба здоровьем, худа,
кашляла надсадно. Пришлось вывезти ее из холодного и сырого
Петербурга. Два года прожила Анюта в Аренсбурге у «доброй
Альмы Васильевны», которая, кстати, учила ее немецкому языку.
Потом он наймет еще и учителя французского языка, пригласит
преподавателя музыки. Анюта должна быть образованной де¬
вицей.
Константин Александрович неуклонно следит за воспитанием,
учением, лечением Анюты. Пишет письма ей, не забывает о своих
отцовских обязанностях даже в сутолоке гастрольных переез¬
дов. Но не много мудрости в его письмах, наставления «дорогой
деточке» — почти сплошь из расхожих словес и общих мест: «Не
ленись, учись прилежно, для твоего же добра говорю», «следи