Приближавшийся в то время, о котором идет речь, праздник в честь Минервы, начинавшийся 19-го марта и продолжавшийся в течение пяти дней, на которые ученики обыкновенно распускались из школ и уезжали каждый в свою семью, придавал теперь этой местности особое оживление вместе с праздничным видом. В театрах и цирках шли усердные приготовления к предстоявшим состязаниям и представлениям; актеры и гладиаторы старательно готовились каждый к своим ролям, ораторы и риторы заготовляли свои речи, стихокропатели слагали свои стихи; в домах происходили обычные приготовления к празднику; народ суетился, проявляя совершенно особого рода праздничную деятельность, всюду замечались та суматоха и беготня, что предшествуют обыкновенно тому или иному большому народному празднеству.
К этому времени Нерон успел окончательно свыкнуться с мыслью избавиться путем насильственной смерти от докучливого попечительства и стеснительного для него авторитета матери. Пятилетнее полновластное и бесконтрольное управление обширным государством, вместе с рабской угодливостью как ближайших окружавших его людей, так и большинства его советников и самого сената, внушив ему изрядную веру в безграничность своей власти и своего могущества, сделало его очень неразборчивым на всякого рода преступления. К Поппее он продолжал пылать все той же безумной страстью, соответственно которой крепла и росла его ненависть к матери, как к главному препятствию на пути осуществления его пламенного желания соединиться с этой женщиной узами брака. В довершение же и Поппея сумела со своей стороны так искусно подействовать на трусливую натуру цезаря своими наговорами и уверениями, будто Агриппина ждет только благоприятной минуты, чтобы привести в исполнение тот или другой новый черный замысел против него, что Нерон, трепеща за свою драгоценную жизнь, решился немедленно привести в исполнение совет коварного Тигеллина и придать этим своему неслыханному злодеянию вид простой несчастной случайности на море.
С этой целью он начал громко поговаривать о своем страстном желании примириться с матерью и прекратить прискорбную размолвку. «Долг детей, — говорил он, — переносить покорно и терпеливо гнев родителей — хотя бы даже и не всегда справедливый; и я, как добрый и любящий сын, обязан сделать все от меня зависящее, чтобы умиротворить раздражение моей матери и успокоить ее. Моя душа давно жаждет мира с ней, и я готов многим поступиться, только бы восстановить мои прежние дружеские отношения с ней». Искусный актер по самой своей природе, он с неподражаемой искренностью выражал не раз такие чувства в присутствии различных лиц, стараясь всегда при этом высказывать их преимущественно тем, которые, как он знал, непременно передадут его слова самой Агриппине. Так Октавия одна из первых сообщила Агриппине свое предположение, которое основывала, разумеется, на словах самого императора, что в чувствах этого последнего совершается, очевидно, переворот к лучшему и очень возможно, что не далек тот день, когда Нерон совершенно неожиданно возвратит ей прежнее ее положение со всеми его атрибутами и почетом. Такие отрадные слухи не могли не заронить в душу всеми покинутой императрицы-матери искры обольстительной надежды вернуть утраченное, и эта искра на время осветила закат ее жизни, точно мимолетный луч солнца, неожиданно выглянувший из-за черных грозовых туч, что так давно скоплялись над ее головой. Недовольная и почти всеми оставленная, полная горечи и негодования против неблагодарного сына, Агриппина однако отнеслась с полным доверием к отрадному для нее известию, обещавшему ей в ближайшем будущем возврат и прежнего ее величия и прежнего ее авторитета над сыном. Она находилась в то время в своей приморской вилле близ Антиума, в той самой вилле, где родился ее Нерон, и где каждая комната, каждый уголок были для нее полны светлых воспоминаний его младенчества и первых годов детства. То была одна из самых роскошных ее вилл, где среди массы художественных произведений были и такие первоклассные шедевры: Аполлон Бельведерский и умирающий гладиатор. Но созерцание окружавшего ее великолепия, а также и вид этих дивных образцов скульптуры, доставляли Агриппине, больной духом и сердцем, очень мало утешения; и гораздо чаще она находила некоторое себе успокоение, если только вообще находила его, в кормлении своих пятнистых, ручных миног, на ее зов выходивших из воды и бравших корм из ее рук, или забавляясь прирученными птицами, которые порхали вокруг нее и с веселым щебетанием и чириканьем безбоязненно садились к ней на плечи, голову и руки.