После речи Лина, к собранию обратился другой из пресвитеров, по имени Клэт, и сказал следующее: «Сейчас предупредил вас наш наставник и отец Лин, что дни тяжелые близятся. И, в самом деле, уже начинают ходить темные слухи, будто недавний страшный пожар — дело наших рук. Кто мог распустить такую клевету — этого нельзя знать; но всем вам, братья мои, хорошо известно, что все мы скорее бы решились принять муки самой лютой смерти, чем пойти на такое чудовищное злодеяние. Но мало поможет нам пред судилищем язычников наша невинность, и не тронутся жалостью к нам сердца наших недругов в этом Вавилоне. Со всем тем мы не убоимся, хотя бы и целые тьмы ненавистников ополчились на нас: мы твердо веруем и уповаем, что Тот, Кто послал Своего ангела к ввергнутым в разожженную печь трем отрокам, Кто спас Даниила от пасти львов и Иону во чреве кита, Тот не покинет и нас. Возблагодарим Бога, который помог благовестителю нашему Павлу выйти из заточения и уехать, не подозревая грядущих на нас гонений и наших скорбей, ведь иначе он не покинул бы нас в тяжелую годину бедствий. В эту минуту на пути к нам находится тот ученик, которого любил Христос, и этот возлюбленный словом своим ободрит нас и будет нам верной опорой».
После речи Клэта, Лин, воздав руки к небу, благословил свою паству во имя Отца и Сына и Духа Святаго, и богомольцы, кто попарно, кто втроем, а кто поодиночке, начали постепенно расходиться теми же потаенными тропинками и темными закоулками, какими пришли.
Предшествуемый Филетом, Алитур возвращался домой, чувствуя, как горело в нем сердце. Он явился в собрание христиан со злым намерением предать их, в угоду их гонителям, казням и лютым пыткам; уходя же от них, был весь охвачен каким-то, неведомым для него, чувством благоговейного умиления перед тем, что видел и слышал среди них. О, как были лживы те гнусные вымыслы о них, которым он легкомысленно придавал столько веры! Эти люди, которых клеймили бесстыдными клеветами, в ненависти к которым сходились люди самых противоположных убеждений и правил, от патриций к плебеям, о которых последние отброски форума говорили не иначе, как о каннибалах, отъявленных злодеях и чудовищах всякого разврата, — эти люди были чисты, непорочны, были праведниками. И какими бессодержательными, искусственными и несостоятельными показались Алитуру доктрины и теории различных философских школ, в сравнении с простотою, ясностью и полнотою того учения, которое проповедовали эти, лишенные даже покровительства закона, отверженцы общества. Даровитый актер, красавец и всеобщий любимец римской публики, Алитур бывал нередко приглашаем в дома тех и других богатых патрициев, где не мог не заметить, сколько пустоты, томительной скуки и духовной неудовлетворенности, прикрывало собой роскошь и блеск богатой обстановки. Да и сам он разве не постиг давно всей суеты той опьяняющей славы, которая гремела в восторженных рукоплесканиях бесчисленных поклонников его таланта? Увлеченный в водоворот светских удовольствий и порока с юных лет, Алитур, однако, сознавал порою всю страшную пустоту своей жизни и тяжелым бременем казалась ему подчас сама жизнь, за пределами которой видел он один лишь могильный мрак. Но в этот вечер идеал нравственной чистоты предстал перед его духовным оком в новом свете, в каком-то неземном сиянии, и жгучее раскаяние охватило его.
С лихорадочным нетерпением он ожидал наступления дня следующего собрания христиан, но уже не с той целью, чтобы приобрести против них такие показания и улики, которые могли бы послужить поводом к различным гонениям на них, а скорее с той целью, чтобы приобрести возможность быть им полезным и сделать все, что только было в его власти, для избавления их от грозившей им беды. Сверх того, душа его жаждала услышать еще раз кроткие слова любви и утешения, увидать того, которого Клэт назвал любимым учеником Христа, узнать побольше о Том, Кому с таким набожным энтузиазмом поклонялись эти новые люди, постичь, в чем заключался источник зажженной Им надежды, — того душевного мира и той праведности, которые Он сделал доступными не для одних только умственно развитых людей, но и для всякого бедняка, для каждого раба, для последнего из отверженных.
Находясь всецело под тем впечатлением, какое он вынес из общества христиан, Алитур с ненавистью смотрел все эти дни на свою деятельность пантомима, и эта обязанность, в качестве законтрованного актера ежедневно выставлять свою особу, красоту и пластичность поз и движений на показ толпе, была для него отвращением и пыткою. Возвратясь в один из таких дней домой, усталый физически, но еще более нравственно разбитый, он в отчаянии повалился на свое ложе и, повернувшись лицом к стене, горько заплакал. Но как раз в это время к нему вошел слуга и доложил, что его требует к себе цезарь, и бедный Алитур, волею-неволею, должен был встать, облачиться в придворный костюм и, приняв свой обычный, беспечно веселый вид, явиться к императору. Когда он вошел в кабинет Нерона, этот последний, с каким-то лихорадочным нетерпением стал засыпать его вопросами относительно дела, затеянного им против христиан, и спросил, между прочим, удалось ли ему, наконец, проникнуть в потаенные притоны их сходок и собрать против них какие-либо улики.