Мужчина застыл окаменев и побледнев при этом ещё больше. Он зажмурился изо всех сил, но вскоре открыл глаза и начал медленно, словно сапёр на опасном задании, вытаскивать кусочки скорлупы из недр своей куртки. Скорлупки появлялись на свет от самой большой к самой маленькой и складывались на столе, будто доказательство того, что яйцо существует. Последним мужчина извлёк содержимое самого яйца. Он аккуратно достал из кармана руку со сложенными ковшиком пальцами и бережно вылил яйцо на клеёнку рядом с приготовленным для выпечки тестом. Старики, посчитавшие, что из кармана будет извлечён меланж, удивились – желток был целым и вкупе с белком производил впечатление, что яйцо только что аккуратно раскололи ножом, а не вычерпнули из кармана. В яйце напрочь отсутствовал мусор, или какие либо другие крошки, присущие любому карману, существовавшему под этим небом. Этот факт привёл друзей в ещё большее изумление.
Странный визитёр достал из внутреннего кармана белоснежный и аккуратно сложенный носовой платок, вытер насухо ладонь от остатков яйца и протянул руку к пакету с сахаром, стоявшему на столе. Взяв пакет, он заглянул в него, убеждаясь, что там действительно сахар и высыпал около ста граммов содержимого пакета на своё яйцо.
— Это можно использовать при выпечке, — сказал мужчина. Вибрации в его голосе недвусмысленно сообщили старикам, что их посетитель находится на грани нервного срыва.
— Такая смесь называется скрабниц, — добродушно произнёс Арсений Иванович в надежде разрядить обстановку и мужчина перевёл на него растерянный взгляд. Его лицо выражало отсутствие понимания.
— Яйцо и щепотка сахара называется гоголь-моголь, а если сахар в такой смеси преобладает, это скрабниц, — пояснил Арсений Иванович с улыбкой. — Но название косметического средства «скраб» от этого слова не произошло, не смотря на схожесть названий и кремовидный состав смеси с включениями твёрдых частиц.
Мужчина слушал Арсения Ивановича, а на его лице застыла несчастная улыбка. Евгений Иванович, в молчании наблюдавший за происходящим, вдруг осознал, что частое, почти неуловимое дыхание собеседника вкупе с фальшивой, жалобной улыбкой, словно приклеенной на лицо бесконечно несчастного человека, говорит о том, что у мужчины сейчас начнётся истерика.
— Тише, тише, — спокойно и ласково произнёс Евгений Иванович, надеясь успокоить мужчину, но было поздно.
Мужчина резко отвернулся от них и сжался в максимальном напряжении, от чего словно уменьшился в размерах. Он втянул в голову в плечи и, пряча подбородок в воротнике расстегнутой куртки, затрясся весь в беззвучном рыдании. Старики ждали, не зная, что им делать. Ивановичи смотрели на этого, не от мира сего человека, в молчаливом сострадании, поминутно переглядываясь и виновато улыбаясь друг другу, словно это они довели беднягу до такого состояния. Покупатель продолжал содрогаться в неслышном плаче, но, как ни старался незнакомец прятать своё лицо, со своего места Арсений Иванович мог видеть белую словно мел, дрожащую в такт телу, начинающую дряблеть щёку.
Так продолжалось минуту, не больше, но старикам, эта непростая минута показалась нескончаемой. Наконец мужчина сумел взять себя в руки и успокоился.
— Простите меня за мою никчемность, — глухо произнёс он, шмыгнул носом и, не оборачиваясь, буквально выскочил из лавки, оставив на столе книгу, деньги и разбитое яйцо посыпанное сахаром.
Евгений Иванович, закончив приготовление пирога, убрал со стола всё лишнее, включая скорлупки с засыпанным сахаром яйцом и клеёнку. Книгу и деньги он аккуратно положил на то же место, где их оставил мужчина. Весь вечер друзья молчали, не в состоянии избавиться от гнетущего состояния, оставленного, казалось бы, незначительным происшествием.
На завтра мужчина появился вновь и, увидев на столе свои деньги и книгу, не говоря ни слова, добавил к ним двадцать пять грошей.
— Спасибо, — тихо произнёс он, бережно беря книгу обеими руками и прижимая её к груди. В его голосе была слышна неподдельная благодарность.
— Мне кажется очень знакомым ваше лицо. Скажите, я мог видеть вас раньше? — спросил Евгений Иванович.
— Я жил в конце, там, — мужчина махнул рукой в сторону Старогородской улицы. — Двадцать пять лет назад. А нынче поселился вновь. Там же. В родительском доме. Я бывал в вашей лавке иногда и однажды купил «Абрикосы» Гомера. Меня за давностью лет вы могли забыть, но издание тысяча девятьсот двенадцатого года, я думаю, помните.