Ангус... Какой-то шотландец. Однокурсник Вивула, вроде бы. Мимо проносят носилки с чуваком, на груди которого лежит знак «остановка запрещена». Что-то взрывается. Чувак стонет.
— И куда они могли подеваться?
Чтобы не отвлекаться от разговора, смотрю туда, где совсем ничего не происходит: на обсерваторию Монте Марио.
— Она мне не говорила. Ты чем слушаешь? — Не могу видеть, но знаю, что Алёнушка закатывает глаза. — Просто предупреждаю. Но уж что-то затеяла, сто сорок девять процентов. Возможно, связанное с протестами. Помнишь ту провокацию у мечети одиннадцатого ноября?
Помню-помню.
Алёнушка советует:
— Так вот, если можешь повлиять на друзей-революционеров — рекомендуй им воздержаться от резких акций.
Легко сказать. Пытаюсь отыскать Леона хотя бы взглядом, но вместо этого замечаю тентованные армейские грузовики, которые с воем выкатываются на перекрёсток в трёхстах метрах впереди. Вооружённые тёмно-зелёные фигурки переваливаются через задний борт. При плохом освещении их малиновые береты кажутся бурыми.
— Парашютисты? — вопрошает Вивул. — Ого.
— Пиздец, — телефон ругается по-русски голосом Алёнушки.
А Вивул говорит:
— Ведь винтовки этих пара заряжены холостыми, правда?
Искажённый мегафоном мужской голос неразборчиво хрипит: наверное, хочет, чтобы Леон и ребята отступили. Однако я гляжу вовсе не на Виа делла Джулиана, а вверх, на чёрные склоны Монте Марио. Туда, где совсем никого нет. То есть, не было.
В кромешной тьме парка коротко вспыхивает пламя — небольшой венчик, возникающий у дульного среза в момент выстрела. Если не знать, что это, и не смотреть специально в нужном направлении, со столь значительного расстояния даже не заметишь. Потом вторая вспышка и третья, а затем всё смешивается в одну сплошную трескотню.
Понятия не имею, в кого попали те первые пули с холма: в протестующих, карабинеров или десантников. На улице слишком много хаоса и потенциальных целей. И — бах! — один парашютист стреляет вдоль улицы. Бах! — и вся тонкая малиновая линия даёт залп по толпе, вооружённой лишь камнями и дубинками. Прямо как расстрел африканских туземцев колониальными войсками. Совершенно дурная ассоциация, но именно она приходит на ум в первую очередь. Выглядит это стократ более жутко, чем любая из войн, на которых мне доводилось побывать. И ещё паскуднее отыгрывать роль спрятавшегося за самосвалом беспомощного статиста, неспособного ничего изменить.
Сраная Пикси, сраная Франческа, сраный Лондиниум.
Вылезший из-за угла неработающего магазина Вивул сгребает меня в охапку, словно я какая-нибудь мелкая домашняя живность, и отступает обратно в укрытие. Венецианский пудель такой глупый, упрямый и классный, когда защищает меня без спроса.
Пули жужжат по Виа делла Джулиана, догоняя отступающих за баррикаду людей: то и дело пробивают чьё-то тело, разбрызгивая кровь по асфальту, с гадким звоном врезаются в дорожные знаки, нифига не защищающий от огнестрельного оружия. Пули дырявят флаг с гордым орлом, яростно развевающимся на фоне пожарищ. Уцелел ли Рокко-Брут? Хотя бы Зоя осталась на площади Возрождения, и то к лучшему. На мгновение высунув голову наружу, я вижу только разбросанные камни, горящий автобус и трупы, угадывающиеся кучками тряпья на проезжей части. «Как глупо вышло». Предсмертную фразу Эргюн Семь-Семь пора делать официальным девизом нашей кампании.
— Джиджи! — кричу. — Дай фонарь, быстро!
Сраная Пикси, сраная Франческа, сраный Лондиниум. Мне жизненно необходимо уничтожить хоть кого-нибудь из них этой ночью.
Джиджи повезло оказаться за бетонными блоками в момент стрельбы — он выглядит смертельно напуганным, но вполне целым. Достав из рюкзака фонарик, Джиджи кидает его нам. Вивул ловит.
Ещё секунда, и ноги несут нас по узкой вонючей улочке мимо переполненных мусорных баков и сваленных в беспорядке мопедов. Вдалеке с протяжным «бом, бом, бом» бьют сквозь стрельбу колокола Ватикана. Оповещают о том, что до конца света осталось семьдесят восемь часов.
Взбираясь на холм, мы попутно обнаруживаем труп хронологически первой жертвы этого вечера — полицейского, зарезанного у входа в парк, — и переглядываемся. Ну да, Вивул. Она не любит фараонов.
Вивул начисто игнорирует дорожки, осторожно продвигаясь между уснувшими до весны деревьями в сторону того места, где мы в последний раз видели вспышки. Он удерживает фонарь обратным хватом левой руки, а пистолет — правой, так, чтобы луч света и ствол смотрели в одну точку. Далеко под нами завывают сирены. Хлопают отдельные выстрелы.