Пусть сначала расскажет всё дорогому дневнику.
У самого входа в зал заседаний среди прочего экскурсоводческого барахла обнаруживается мегафон. И, вооружившись им, я толкаю от себя высоченную деревянную створку. Сквозь образовавшуюся щель летит снег, а я ору навстречу природной и рукотворной стихии:
— ОСТАНОВИТЕСЬ!
Несколько пуль немедленно врезаются в дверь совсем близко.
— ОСТАНОВИТЕСЬ, ПРИДУРКИ! — Приоткрываю её снова. Кричу: — ПРЕКРАТИТЬ ОГОНЬ! ПРЕКРАТИТЬ ОГОНЬ!
На протяжении десяти секунд ни один придурок не стреляет, и я, предварительно собрав всю отвагу в кучку, выхожу на крыльцо. Не переставая кричать:
— ВАС ОБДУРИЛИ. Обвели вокруг пальца, как деревенских простачков. — Требую: — Довольно убивать друг друга на потеху Лондиниуму.
Прости, Британия, прости, Морриган.
С высокого крыльца Дворца сенаторов я вижу всех, и все видят меня. Тётя Йо и Константин сидят за колёсами грузовика: немного грязные, но абсолютно невозмутимые. Макс Карони плачет, баюкая раненую руку. Лисье Ухо и Дженнаро Риминуччи истекают кровью под конём Марка Аврелия. Командир парашютистов и префект Терни с виду безвозвратно мертвы.
— Твоя девка хотела меня убить, Костас, — кричит невидимая Франческа Ди Гримальдо. Вот она где — укрылась за испещрённой оспинами пуль колонной Дворца консерваторов.
Я подношу мегафон ко рту:
— Это была британская шпионка, — говорю.
— Ты сама-то кто? — кашляет госпожа Ди Гримальдо.
Хороший вопрос.
— Уже нет, — говорю. — Я завязала.
Прости, Британия, прости, Морриган.
Госпожа Ди Гримальдо хрипло смеётся.
— Чудно, чудно... Дай угадаю: тот расстрел хаджей одиннадцатого ноября тоже ваших рук дело. А левацкая пропаганда повесила всех собак на моего отца.
— …Это не британцы, — стонет Лисье Ухо. Смотрите, кто заговорил. Краснокожий телохранитель пытается перевернуться на бок, но ничего у него не выходит. — Это мы... Я и Парящий Орлан... Мы хотели... думали, что они поднимут бунт и свергнут фашистов... Всё ради вас, моя принцесса, моя любовь... — Его окровавленная рука неловко посылает воздушный поцелуй в сторону голов Зака и Зои, высунувшихся одна над другой.
— Ну ты и мудак, — осуждает его Франческа.
— Ну ты и мудак, — повторяет за ней тётя Йо.
— Ну ты и мудак, — соглашается с ними Зак.
— Ну вы и мудак, Лисье Ухо, — плаксиво подытоживает Зоя.
— Я знаю... — всхлипывает тот. — Простите...
— Скрелинги завалили муслимов в Риме... Боже мой, грёбаный мультикультурализм, — не успокаивается госпожа Ди Гримальдо.
— Помнишь, что говорили на этот счёт в супергеройском кино? — спрашивает тётя Йо. — «Ты умираешь героем или живёшь, пока не становишься негодяем». Так вот: ты очень вовремя умираешь героем революции, Лисье Ухо. Представь, что из тебя вытекает не столько кровь, сколько чернила для учебников истории.
Лисье Ухо хрипит и кашляет. Его орлиные перья поникли в снегу.
— Спасибо... Спасибо, так гораздо легче.
А подстреленный Дженнаро Риминуччи, несостоявшийся глава правительства Андроника Писсуаротрахнутого, вдруг выпаливает:
— И я. Я тоже. Я любил тебя, Костас... Любил с тех пор, как впервые увидел в школе, в Латине, первого сентября шестьдесят восьмого... Любил и боялся признаться в этом даже самому себе.
И тишина. Никто не произносит ни слова. У фрёкен Лунд глаза из орбит вылезли. У тёти Йо сигарета выпала изо рта. Про меня и мой мегафон все позабыли уже.
— Го-о-осподь с тобой, Дженнаро, — прерывает молчание Константин. — Приличные слова на язык не лезут, и я, если заговорю, подам плохой пример римлянам и получу штраф за бестеммию. — Он добавляет, облокачиваясь на колесо: — Давайте, не стесняйтесь. Если кто-то ещё хочет совершить каминг-аут, признаться в любви или предательстве — время пришло. Почистите души от грехов, пока часы не пробили полночь.
— Хочу признаться, мой император, — шмыгает носом Макс Карони. Светлый костюм измазан грязью и потёками растаявшего снега. Губернатор Гельвеции сидит в луже под колесом грузовика, заплаканный и несчастный. — Британцы предлагали мне высокий пост в правительстве Андроника, но я отказался. Отказался сотрудничать с ними ради Райк. Она так любит вас и всю свою семью. Я хотел продаться британцам, но не смог... Дорогая Райк важнее любых должностей... Если умру, передайте ей, что я любил моего германского ангела больше всего на свете.
Тётя Йо нагибается к соседнему колесу, чтобы небрежно отхлестать губернатора Карони по щекам.
— Тебе слегка оцарапало плечо, трусливый ты слизняк.
— До чего же вы скользкий тип, Карони. — Константин будто бы и не оскорблён этой новостью. — Будете моим министром финансов?