А Рафаэль Бертолусси — министром иностранных дел. В Британии любят ЛГБТ-сообщество. Не произношу это предложение вслух — сами разберутся.
— Эй, вы про дуче римского народа не забыли? — прокашлявшись, встревает в диалог Франческа Ди Гримальдо.
Константин перехватывает ногу жены, которая хочет пнуть Макса Карони ещё разок.
— С тобой всё сложно, Франческа. Римский народ жаждет порвать дуче на тряпки, и, думаю, придётся тебе отъехать под домашний арест куда-нибудь в Альпы.
— Ну да, ну да, пошла я на хер, — соглашается госпожа Ди Гримальдо.
— Но сначала, — напоминает Константин, — ты покажешься в телевизоре и прикажешь АИСИ, милиции и прочим рассеянным по Риму фашистам сложить оружие.
Спускаясь с крыльца, бросаю мегафон где-то по дороге. Не уверена, существует ли на свете штука грязнее политики. Будь Тирренское море немного теплее, я бы прямо сейчас окунулась в него, дабы смыть с себя атмосферу последних дней.
По Капитолийскому холму гуляет метель, и погода сегодня хуже некуда, но стоит только выйти к Кордонате, как сотни людей встречают тебя из темноты.
В оливковых куртках, шинелях и вязаных свитерах. В кепи со снятыми кокардами, стальных шлемах и выцветших строительных касках. Одни держат винтовки. Другие — покорёженные щиты из дорожных знаков. Под снегом и ветром. Не злодеи и не герои, не красавцы и не уроды — просто люди. Народ Рима эпохи перемен. Их тела пропахли революцией. Потом, дымом и слезоточивым газом. Их покрасневшие глаза глядят устало и восхищённо одновременно. В обросших лицах запутались снежинки.
Люди на лестнице молча расступаются, провожая взглядами шагающих вниз Константина Комнина и тётю Йоланду. Фрёкен Лунд даже не приходится никого расталкивать. Франческа Ди Гримальдо вышагивает под конвоем военной полиции. Всё такая же хищная и насупленная, но возле толстяка Джиджи Виллани она неожиданно притормаживает. Секунду-другую они пялятся друг на друга, а потом дуче легонько стучит костяшками пальцев по щиту «поворот направо запрещён».
— Всё, мальчик, — произносит она и дружелюбно кашляет ему в лицо. — Теперь твой протест окончен. Верни-ка знак на место.
Солдаты с Капитолийскими волчицами на шевронах заполняют живой коридор вперемешку с гражданскими, и среди сотен лиц на Кордонате я вдруг замечаю того бойца. Пухлые розовые щёки и шерстяной подшлемник. Я точно знаю этого солдата, но он, конечно, не может узнать меня.
Со словами:
— На, держи, — я протягиваю солдату штык-нож от BM 59, предварительно развернув его рукоятью вперёд. — Впредь внимательнее следи за своими вещами. И вымой как следует... Он много где побывал за прошедшие недели.
Колокольный звон со стороны Ватикана. Шесть часов до светопреставления, значит.
— Эти дебилы меня достали, — озвучивает всеобщее мнение тётя Йо.
А я ловлю взгляд Вивула, и этот взгляд как бы спрашивает: «Это всё? И куда нам дальше?».
Константин недовольно мотает головой.
— Карони, запишите где-нибудь, — обращается он к почти пришедшему в себя губернатору Гельвеции. — Первым императорским указом я отменяю конец света.
И я развожу руками, как бы отвечая: «Ты слышал императора, Вивул. Вперёд и только вперёд. В будущее без конца».
Эпилог
В двух часах езды на северо-восток от Рима, в тихой сельской местности где-то на границе Лацио и Умбрии, выкопана неглубокая яма. Просто сырая земля и перемешанный с прошлогодней травой снег. На дно символической могилы Гриз Тиль бросает служебное ожерелье Ма-шесть. Кольца валлийского дуба и три медальона. Она говорит:
— Покойся с миром, Алёнушка, — и делает большой глоток прямо из горла бутылки.
Другое ожерелье падает в яму вслед за первым. Оно принадлежало мне.
— Прощай, боевик Семь-Ноль, — говорю.
Гриз вытягивает свободную от бутылки руку — почти как в римском приветствии, только пониже. Разжимает пальцы, и третье ожерелье отправляется вслед за остальными.
— Прощай, боевик Пятьдесят Восемь.
Я заливаю в яму бензин. Гриз роняет спичку, и мы молча смотрим, как возмущённое пламя с погребальным шёпотом пожирает пропитанные магией украшения. Как волшебное дерево, наше и чужое прошлое, чернеет и трещит, обращаясь в пепел.
Делая новый глоток, Гриз слегка пошатывается и морщится из-за своего ребра. Отсветы костра очерчивают аккуратный изгиб её подбородка, красивый нос и бледные скулы, а восходящее солнце уже парит далеко-далеко над восточным горизонтом.
Свет нового дня просачивается между чёрными деревьями, гуляет по холмам и полям, обволакивает растрёпанные катышки соломы и серебристые стены силосных башен, напоминающих воткнутые в землю карандаши с ластиками на торцах. Бурые коровки раскапывают стог, чтобы заполучить вкусное сено внутри. Телята снуют между копытами взрослых в попытках добраться до кормушки. Бродит в одиночестве мохнатый тяжеловоз породы шайр.