— Эй, да выруби уже это дерьмо!
И кто-то — официантка или бармен — переключает канал на предматчевую футбольную аналитику.
Сегодня мы противопоставляем себя системе по полной программе: болеем за «Рому» и пьём пиво вместо вина, прямо как в Лондиниуме. С нами Джиджи Виллани, чьё лицо раскрашено напополам в цвета любимого клуба, а голову украшает шлем с красным плюмажем, и албанка Лульета, коллега Пятьдесят Восемь. А ещё Марко Ди Гримальдо, спрятавшийся за капюшоном одетой под жилетку толстовки. Марко совсем не похож на дядю и двоюродную сестру: у него характерный греческий нос, карие глаза и оливковая кожа. Никто из посетителей бара не узнаёт в этом человеке племянника дуче и, вполне вероятно, даже не подозревает о его существовании.
Джиджи в последний раз озвучивает турнирные расклады:
— Перед четвёртой игрой у нас и «Баварии» поровну очков. — Его толстая нога нетерпеливо подёргивается под столом. — Если сегодня «Рома» победит, то мы выйдем в плей-офф, это сто процентов.
Мы с Пятьдесят Восемь переглядываемся. С этими процентами нынче такая ерунда происходит... Надо быть с ними поосторожнее.
— Я бы не советовал о чём-либо зарекаться в нашей волшебной стране, — подтверждает опасения Марко. Он надкусывает пиццу, отслеживая взглядом толпы стекающихся к Олимпийскому стадиону болельщиков. — Конрад Хорниг и Франческа сегодня будут на матче. Я ни на что не намекаю, но они болеют за «Баварию» и «Лацио».
Джиджи и Лульета синхронно стучат по столу:
— Сплюнь!
— А что не так с «Лацио»? — спрашивает Пятьдесят Восемь.
— Это фашисты, — объясняет Лульета. — За «Лацио» болеют сторонники Ди Гримальдо.
А Джиджи подтверждает:
— Точно. Лациале — главные враги «Ромы». После известных событий наша вражда стала совершенно непримиримой.
Пятьдесят Восемь глубокомысленно кивает, удерживая кружку у рта.
Скопившиеся в баре болельщики потихоньку вытягиваются наружу, дабы не застрять в очередях у входа на трибуны. Олимпийский стадион хорошо видно из окна: ветер гонит рваные облака навстречу зловещему кроваво-красному закату, и последний свет угасающего дня отражается на стеклянных поверхностях утопающего в зелени пиний семидесятитысячного овала. Многотысячные толпы в красно-жёлтых цветах «Ромы» стягиваются к арене по набережным, заполняя пространство громкими песнями во славу родного клуба. Бьют барабаны, с жестяным звуком перекатываются пустые банки из-под энергетиков, мерно цокает по автобусной полосе конь, с которого за людским морем наблюдает полицейский в синем шлеме с забралом. Прохладный воздух пахнет осенью и горячим зрелищем.
— Просто не понимаю, что делали римляне в тот промежуток времени, когда гладиаторские бои уже запретили, а футбол ещё не изобрели, — говорит Джиджи.
Футбол для римлянина — самая важная из неважных вещей, а Форо Италико — это одновременно Колизей и Марсово поле нового тысячелетия. Мраморные орлы и обнажённые мужчины с идеальными телами атлетов. Мозаика, на которой античные воины соседствуют с танками. Семнадцатиметровый обелиск с выбитыми на нём восхвалениями дуче Ди Гримальдо. Что же, а теперь узрите величие Рима.
Слившись с потоком, мы впятером шагаем навстречу большому футболу. Набережная Тибра на сколько хватает глаз заставлена тёмно-синими автобусами и бронетранспортёрами — это уже техника корпуса карабинеров. Карабинеры сосредотачиваются под кронами деревьев, выставив перед собой противоударные щиты из поликарбоната. За их спинами покоятся на тактических жилетах резиновые дубинки, шлемы с прозрачными забралами висят на поясах. Чем ближе к месту действия, тем больше полиции вплывает в поле зрения.
Взгляд Пятьдесят Восемь быстро перемещается туда-сюда. С виду напарница кажется беззаботной, но я знаю: она тоже внимательно фиксирует каждую деталь.
— Что-то много полиции сегодня, — замечает Лульета. — Из-за взрыва в одиннадцатой муниципии, как я понимаю.
— Карабинеры по этому поводу скрутили несколько десятков сомалийцев и албанцев, — отзывается Марко.
И только мы с Пятьдесят Восемь знаем, что на самом деле во всём виновата одна ирландка из Ма-шесть. Пока кое-кто прохлаждается на футболе, Пикси сеет страх и хаос, как приказал Киран.