Свист трибун переходит в ультразвук, когда игрок «Баварии» разбегается и бьёт. На какой-то миг кажется, будто мяч летит мимо, но это всего лишь обман зрения. Рикошет от штанги, и он трепыхается в сетке. Игроки «Баварии» мчатся праздновать.
Я медленно и скорбно хлопаю Джиджи по спине. Где-то в VIP-ложе Франческа Ди Гримальдо поздравляет Конрада Хорнига с победой его любимой команды, а у нас — абсолютная, исступлённая тишина. И чьё-то нестройное скандирование из соседнего сектора:
— Комнин! Комнин!
Кто-то наверху и сзади подхватывает:
— Комнин! Комнин!
Вероятно, это уже не только и не столько про футбол.
Южная трибуна отправляет горящие файеры на поле, и я слышу всё отчётливее:
— Комнин! Комнин!
При императоре Мануиле Лигу чемпионов судили получше.
Я смотрю на мою напарницу, а она смотрит на противоположную трибуну и смеётся сквозь зубы. Та трибуна подхватывает:
— Комнин! Комнин!
С каждой новой секундой они кричат всё громче, уже со всех сторон. Тысяча глоток, потом пять тысяч, десять и двадцать. Ветер подхватывает их голоса и уносит далеко за пределы Олимпийского стадиона.
Люди с затянутой дымом и полыхающей огнём Южной трибуны прорываются на футбольное поле. В красном и жёлтом, полураздетые и с клубными шарфами на лицах. Приблизительно так, наверное, и выглядели великие битвы на арене Колизея. С наших мест хорошо видно, как две толпы сходятся стенка на стенку: фанаты и карабинеры. Как дубинки и выдранная синяя пластмасса кресел рассекают воздух. На стыке Северной и Монте Марио бросаются врукопашную римляне, лациале и баварцы. Выкатившаяся из ворот для спецтехники пожарная машина деловито поливает дерущихся людей водой из брандспойтов, в то время как солидный конвой карабинеров спешно уводит прочь главного судью матча. После всего произошедшего бедняге остаётся только сменить пол и залечь на дно в Брюгге. Да и то не факт, что его там не достанут.
Мимо нас бегут зрители, стюарды и полицейские. Кто-то несётся в гущу сражения. Кто-то сверкает пятками к выходу. Диктор стадиона неразборчиво бубнит по громкой связи, но разобрать его слова трудно даже при наличии желания. Внизу, на газоне, футболисты «Ромы» пытаются хоть как-то успокоить болельщиков. В чернеющем ночном небе летит, никем не замечаемая, комета, о которой позавчера утром рассказывала Симона, а я говорю Джиджи:
— Чувак, не открывай глаза... Там полный пиздец.
И посреди всего этого безобразия неподвижно стоит Пятьдесят Восемь. Упёрла подошвы в сидушку кресла, словно полководец, наблюдающий за своими воинами на поле брани, и кричит мне на фоне перечерченного кометой неба:
— Ну, как тебе обещанное шоу? Дивный вечерок, не правда ли?
Донесение XII
от: Номер 58
кому: Марафаха-6
локация: Рим
дата: семь недель до операции «Миллениум»
Красная «Альфа Ромео» с Алёнушкой за рулём летит по Виа дель Форо Италико. Мягкий ароматный мирок, на отделку которого ушло много мёртвых африканских животных и ценных пород дерева; его тонированные стёкла надёжно отгораживают нас от взглядов и звуков окружающей среды.
Винтовка лежит на заднем сиденье завёрнутая в пропахшее пылью покрывало, истрёпанные края которого совершенно по-дурацки контрастируют с элегантной кожаной обивкой цвета какао. И пока машина приближается к пункту назначения со скоростью полтора километра в минуту, я перекладываю винтовку себе на колени. Она длинная и тяжёлая, а ложе из ореха и металл оптического прицела с анодным покрытием приятно холодят руки.
«Кра», — отзывается рукоять затвора, когда моя рука толкает её вверх. «Крак!» — оттягиваю рукоять в заднее положение.
— Нравится игрушка? — интересуется Алёнушка, отслеживая мои поползновения через зеркало заднего вида. Её веснушки и голубые глаза смотрят попеременно на меня и на дорогу. — Украдена с базы хранения, закреплённой за карабинерами... Смекаешь, о чём я?
Винтовка принадлежит карабинерам, а это означает, что, если всё пройдёт как надо, покушение на оппозиционного политика припишут Ди Гримальдо. Никто и не подумает, что террористами могут оказаться три белые девушки восемнадцати-двадцати лет.
Посеять страх. Посеять хаос. Так сказал Киран.
— А тачка чья? — спрашиваю.
— Тачка... — Алёнушка разминает шею. — Магды Хорниг тачка. Бедняжка ещё не отошла от смерти папочки... Новгородская ученица по обмену возит её в школу и утешает по мере сил.
— Извини, — говорю. — Я просто хотела грохнуть какого-нибудь Хорнига, а не подкинуть тебе работку психолога.