— Во время моего последнего визита в Италию, — говорит Пятьдесят Восемь, — на этой тряпке был орёл.
Она следит за съезжающим вниз скандинавским флагом, прикусив губу и просунув палец под шарфик, узел которого спрятан где-то сзади. Линзы её сдвинутых на макушку солнцезащитных очков смотрят в небо, перечерченное расплывающейся молочной трассой авиалайнера.
— Я тогда училась в Латине, в международной школе. Мой папа... работал в Риме.
У неё был папа, везучая девчонка. Моя напарница не любит распространяться о своём происхождении. Она родилась где-то на севере — то ли в Германии, то ли в Белгике, и в целом это всё, что мне известно на данный момент.
Эта ИКЕА, как и все остальные, доживает последние дни: скандинавские торговые сети покидают римский рынок вслед за британскими. «Приходите ещё», — автоматически ввернула девушка за кассовым аппаратом, видимо позабыв о том, что магазин скоро закроется. Вполне возможно, что я или Пятьдесят Восемь умрём раньше. Кто знает, какие из иностранных агентов дольше продержатся в тылу врага: шведская мебель или боевики Ма-шесть.
«Всё хорошо и будет ещё лучше», — уверяет своих рабов телевизор, но мы-то знаем, что это не так. Сепаратисты вновь активизировались в Германии и Галлии. Партизаны Мадридского Медведя ведут войну в горах Пиренейского полуострова. Спор о принадлежности нефтегазовых месторождений Аравии грозит перерасти в открытый вооружённый конфликт между Римом с одной стороны и Британией и Скандинавией — с другой.
Европа трещит по швам, и Лондиниум желает, чтобы Рим порвался уже в этом году. А мы — снятое с предохранителя оружие в его руках.
Лес расступается перед капотом на каждом повороте — увядающе-зелёный и жёлтый, с вкраплениями пиний и отбойников по обочинам. Октябрь здесь не такой яркий, как в Северо-Западной Англии, но дух осени неизбежно возвращает в беззаботные времена, когда я не знал ничего про Ма-шесть. В детство с запахами гниющих влажных листьев и тыквенного пирога. С матчами «Манкуниум Юнайтед» дождливыми субботними вечерами.
Пятьдесят Восемь разглядывает трещинку в верхнем углу лобового стекла, закинув длинные ноги на переднюю панель. В руках она вращает оскаленную тыкву. Послезавтра наступит Самайн. День встречи зимы. Холода, смерти и тлена. Всего того, к чему боевики Ма-шесть имеют самое непосредственное отношение.
— Пятьдесят Восемь, — говорю. — Ты собралась отмечать кельтский праздник в тылу врага?
У напарницы классные ноги, и, судя по её любви к коротким юбкам, она прекрасно знает свои сильные стороны. Эти ноги в высоких ботинках отвлекают меня от дороги, но скажи ей об этом напрямую — и она будет дразнить ещё больше.
— А ты боишься? — Пятьдесят Восемь разворачивает тыкву глазами-прорезями ко мне. Её собственные серые глазища глядят поверх. — Дай угадаю: это твоя первая операция за пределами Британии?
Ничего я не боюсь, просто палевно немного.
— А я уже второй год разъезжаю по командировкам, — продолжает она. — Можешь считать меня старшим товарищем и наставником. Делай, что я говорю, и всё будет окей.
Пятьдесят Восемь совсем не похожа на умудрённого жизнью ментора: ей, думаю, ещё и двадцати нет. Максимум на год-полтора старше меня.
— Через восемьсот метров увидишь слева грунтовую дорожку. — Напарница сверяется с навигатором. — Сверни туда.
Слева находится какая-то обнесённая сетчатым забором территория — военный полигон или что-то в таком духе, и мне это откровенно не нравится. Так ей и говорю. А Пятьдесят Восемь поднимает тыкву на уровень рта:
— Не будешь слушаться — и Джек-фонарь тебя покусает.
Присыпанная листвой грунтовка углубляется в лес метров на триста, прежде чем упереться в раскрытый шлагбаум. За шлагбаумом торчит болотного цвета борт тентованного грузовика — трёхосного армейского «Ивеко». Я останавливаю нашу машину на некотором расстоянии. Ничего не знаю. Если что, я не при делах.
Тепло нового дня ещё не выгнало из низин синий ночной туман, и ботинки Пятьдесят Восемь крадутся мягко, словно в них обуты ноги призрака. В кронах над её головой перекаркиваются вороны. Ритмичный стук проходящего поезда доносится со стороны протянутой параллельно шоссе железной дороги.
Пятьдесят Восемь осторожно заглядывает в приоткрытую водительскую дверь. Там никого. Зовёт меня жестом. Шепчет:
— Постой на стрёме.
Единственный солдат стоит чуть дальше — спит, прислонившись плечом к дереву, а неподалёку стоит плоский ящик. Я вижу всё, когда выглядываю из-за кабины грузовика. Щёки у солдата розовые и пухлые, на висящей мешком униформе виднеются разводы пота. Карманы оттопырены: вероятно, набиты чем-то мучным.