Я обнаруживаю себя размеренно шагающей по коридору западного крыла мимо портретов консулов Римской Империи — прямо как Джуд Лоу в опенинге сериала «Молодой папа» — и мне чудится, что рисованные глаза всех великих мёртвых мужей прошлого сверлят мою спину. Ламберто Борджиа, опальный мужчина в накрахмаленном парике, хитро поглядывает, словно узнал Гриз Тиль под личиной Доры Мейер и желает спросить: «Оказавшись перед дуче, что ты ему скажешь?».
Понятия не имею.
С каждой секундой цель становится ближе на один шаг, а я по-прежнему не знаю, что хочу сказать дуче. Сердце бьётся в груди гораздо быстрее, чем хочется, ноги мягко ступают по персидскому ковру. Шаг, вдох, поворот. Спокойная, как друид Товнал, сворачиваю за угол. По обе стороны дверей консульского кабинета стоят, сложив руки за спиной, телохранители дуче. Безупречные чёрные костюмы и зеркальные очки. Я не представляю, как их могут звать.
— Дора, — приветствует меня Правый. — Выезжаем по плану?
Я мотаю головой. Безмятежная, как Ламберто Борджиа на плахе.
— ЧП, — говорю. — Полицейские собаки унюхали бомбу на Капитолийском холме. Надо убедить дуче не ехать в ту сторону. Он один?
— С племянничком. — Правый поправляет наушник. — Приказал не беспокоить в течение пятнадцати минут.
С Марко? Долбаный Марко. Почему сейчас? Что ему могло понадобиться от дядюшки? Они ведь почти не общаются.
— Опять спустил всё бабло на клубных шлюшек, — предполагает Левый. — Что же ещё.
— Если Европа не станет снова великой, мы заранее знаем, что было тому виной, — добавляет Правый. — Нецелевое расходование бюджетных средств золотым мальчиком и блондинкой-префектом. — И сам же смеётся над своими словами.
— За такие шутки дуче рано или поздно сошлёт Микеле на Сардинию, регулировать дорожное движение, — предостерегает товарища Левый.
Я успеваю сделать ещё один шаг навстречу двери, когда рука толщиной с молодое деревцо резко преграждает мне путь, остановившись в сантиметре от груди.
— Стой.
Телохранители сурово смотрят на меня сверху вниз: я вижу своё отражение в очках Микеле и понимаю, что ни за что не справлюсь с обоими. Даже с одним не справлюсь. А Левый продолжает таинственным шёпотом:
— Дора, как самая смелая… будь добра, прихвати по пути конфеток из вазы. Там, на столике у окна. Я что-то очкую мельтешить перед дуче. — И нажимает на ручку, распахивая створку.
Я не верю, но я пришла. Оказавшись перед дуче, что я ему скажу?
Пространство кабинета простирается впереди, освещаемое одним лишь электрокамином. Напоминает прихожую Дантова ада. Оказавшись перед дуче, что я ему скажу? Бесшумно двигаюсь сквозь мимо книжного шкафа до потолка и кожаного дивана. По пути перекладываю пистолет в правую руку, а штык — в левую. Мужские голоса становятся громче и отчётливее, стоит мне дойти до заваленного канцелярскими папками стола. Они беседуют в глубине помещения. Это что? Уборная? Сноп света падает прямо на Марко Ди Гримальдо, и я отчётливо вижу «Глок» в его руке. Ну и дела. Приехали.
— …Я не отдавал приказа расстреливать этих кебабов. И твою турчанку тем более, — доносится из туалета голос дуче.
— Албанку, — поправляет Марко. — Её звали Лульета.
Оставаясь в тени, я незаметно продвигаюсь ещё ближе для лучшего обзора.
— Какая разница. — Звуки туалетной бумаги. — Зато чья-то машина в безопасности.
Марко икает.
— Если ты ещё раз пошутишь про албанцев и машины, я выстрелю.
— Ни хрена ты не выстрелишь, сосунок.
— На твоём месте я бы не был так в этом уверен.
— Я уверен, что ты такой же мямля и неудачник, как твой папаша-куколд.
— Что-что?
Ствол пистолета подрагивает. Кажется, Марко пьян.
— Что слышал, — ворчит дуче. — Мануил Комнин трахал жену моего брата. Только самый ленивый папарацци не в курсе этого позора.
— Не смей говорить так о моём отце.
— Что хочу, то и говорю. Я — дуче, а вы — говно. Посмотри в зеркало и увидишь сраного грека.
— Это ложь.
— Это секрет Полишинеля. Чиновники воруют, твой отец — рогоносец, а итальянские машины угоняют алба...
За грохотом артиллерийского салюта выстрел из пистолета совсем не слышен. Сильвио Ди Гримальдо дёргается резко, будто на электрическом стуле. Мгновение спустя он откидывается на сливной бачок и кренится в сторону стены, пока кровь пульсирующими толчками вытекает из раны у него на груди.
— Э-э-э-эгх, — дуче возмущённо кряхтит и проваливается в промежуток между стеной и унитазом.
Трещит раздавленная подставка для ёршика, и беззвучный крик отчаяния вырывается из моей глотки.