Донесение XVI
от: Номер 70
кому: ________
локация: Комо, Ломбардия
дата: шесть недель до операции «Миллениум»
Дорога петляет вдоль побережья, узкая и кривая, со свежими червяками заплаток, стальными отбойниками и заборчиками из неотёсанного камня, поочерёдно сменяющими друг друга на обочинах. Справа спускаются к воде террасы виноградников и выкрашенные в оттенки бежевого домики под черепичными крышами, а слева плывут пейзажи Комо: серая водная гладь и зеленовато-жёлтые склоны гор по ту сторону озера. Кое-где — увядающие живые изгороди, впавшие в зимнюю спячку под брезентом лодки и одинокие пальмы, приунывшие на сорок шестой параллели, как в сибирской ссылке. В предгорья Альп приходит зима.
На выезде из очередной деревеньки моя напарница подбирает подвеской яму, и я говорю, подпрыгивая на сиденье:
— Пятьдесят Восемь, а давай я не буду заполнять графу «кому» сегодня? Хочу поболтать откровенно, без всех этих предосторожностей и служебных номеров.
Пятьдесят Восемь делает своё фирменное очаровательно-недоверчивое лицо: хмурит широкие брови и щурится. Радужные оболочки её глаз идеально подходят под цвет неба над Комо. Развиваю мысль:
— Ну, знаешь, как в клубе анонимных алкоголиков. Я такой говорю: «Всем привет! Меня зовут Вивул Заммит, и я работаю на британскую разведку последние пять с половиной лет». И все в твоём лице: «Хлоп-хлоп-хлоп. Привет, Вивул!». А затем делятся собственной историей.
Пятьдесят Восемь закатывает глаза и вставляет сигарету в угол рта. Другим углом ворчит:
— Всем привет. Меня зовут Гриз Тиль, и я работаю на британскую разведку последние семь лет.
— Меня завербовали в приюте, в Манкуниуме, — говорю. — Когда я остался совсем один после смерти мамы. А как ты сюда попала?
— Бежала из Европы после фашистского переворота. — Гриз поджигает сигарету. — Тем днём, когда всё это дерьмо случилось. В ноябре девяносто второго Киран нашёл нас с Алёнушкой и Пикси в социальном центре Портесмуды.
Ну да, типично. Сироты — основной источник новых кадров для Ма-шесть.
— Насколько я понимаю, ты дочь римского сенатора? Никогда бы не подумал, что дочь сенатора может убивать людей для Лондиниума. Я представлял девушек из вашей среды немного иначе. Ну, знаешь, все эти семейные гнёздышки из экологически чистых материалов, элитные школы, дорогие курорты, лошадки, утиные губки в инстаграме... Скандальные истории с наркотиками и футболистами по имени Мухаммед Мухаммед, в конце концов.
Теперь выразительные брови Гриз усмехаются.
— С чего ты взял, что я убиваю людей для Лондиниума? В первую очередь я делаю это для себя. И да, я действительно училась в элитной школе, жила в доме из экологически чистых материалов и всё такое прочее. Правда, до наркотиков с мухаммедами дорасти не успела.
Белая линия двойной сплошной следует за рельефом местности между отвесной скалой и озером. Прикрытые дымкой горы и бесконечные деревеньки то появляются, то вновь исчезают за окном на фоне профиля Гриз.
— Послезавтра мне исполнится девятнадцать, — сообщаю. — А сколько тебе?
Гриз делает вид, будто производит подсчёты.
— В январе будет двадцать. Или не будет.
Продолжаю опрос:
— Где ты потеряла зуб?
Кажется, этот вопрос её развеселил. Гриз стряхивает пепел в щель над приспущенным стеклом, одновременно полируя прореху языком.
— Где-то на границе Аравии и Сирии. Внезапный флюс застиг врасплох, щека надулась, как воздушный шарик. Местные хаджи неплохо наловчились извлекать пули и осколки, но зубы умеют лечить только путём их удаления.
Гриз захватывает инициативу:
— Моя очередь. Почему ты ни фига не похож на карфагенянина? — Она смотрит на меня оценивающе. — Скорее, на венецианца. Алёнушка с Пикси решили, что ты копия Рафаэля Бертолусси. Того оппозиционного политика, на которого мы покушались у мечети.
Они что, обсуждали меня?
— Конечно. — Гриз делает брови домиком. — Ты ведь друг Алёнушки. Она ещё сетовала, что я выбрала неудачный момент для убийства Йобста Хорнига... Прости, я не хотела вас прерывать.
Но плохо скрытая стервозная ухмылка выдаёт: Гриз хотела нам помешать.
— ...Так кто ты? — допытывается она.
Мне бы самому знать. В иммигрантском районе Манкуниума, более известном как Маленький Карфаген, я всегда был белой вороной: мало того что блондином, так ещё и болел за «Манкуниум Юнайтед», в то время как большинство мигрантов из Северной Африки поддерживают «Сити».