Руки напарницы скованы наручниками за спиной. Можно сказать, у нас назревает что-то вроде ролевых игр. Пользуясь случаем, я нагло пытаюсь её поцеловать, но Гриз ловко опрокидывается на сиденья и упирает подошву ботинка мне в грудь.
— Даже не думай трогать меня в этом образе, Вивул, — насмешливо предупреждает она.
Ожерелье из валлийского дуба вновь на мне. В левом медальоне спрятаны клок волос и лоскут кожи Аттилы Орбана.
Я поднимаю Гриз на ноги, чтобы пинком выгнать наружу, едва шасси вертолёта касается земли. Пролетев пару метров носом вперёд, она приземляется прямо напротив Конрада Хорнига.
Вращающиеся с монотонным «вуп-вуп-вуп» лопасти взвивают три седые волосины на пятнистом черепе губернатора. Конрад Хорниг восседает в инвалидном кресле: весь ссохшийся и обтянутый желтовато-синюшной кожей, изрезанной глубокими каньонами морщин. Его ноги покрыты пледом, а за коляской стоит парень раза в четыре моложе. Телохранитель, судя по чёрно-белому прикиду и позе.
Изобразив самую корявую из улыбок, говорю:
— Синьор Хорниг. Привёз синьорину Тиль, как вы просили. — Я хватаю Гриз под руку и ставлю на колени, а она жалобно хнычет, роняя слёзы на резиновую крошку вертодрома:
— Пожалуйста, отпустите, я больше не буду!
Чтобы не засмеяться, отвешиваю ей звонкую оплеуху. В правом медальоне находится глаз.
— Молодец, Аттила. Кхе-кхе, — одобряет Конрад Хорниг. — Но, кажется, твой германский стал ещё хуже, кхе-кхе-кхе.
В среднем находится кончик языка.
Трясущимися руками губернатор достаёт из-за пазухи носовой платок размером с половину простыни и с шумом выдувает туда зеленоватую соплю. Я перехватываю взгляд Гриз. Умей она стрелять лазером из глаз, Конрад Хорниг давно сгорел бы вместе с креслом, телохранителем и поместьем.
Я говорю:
— Спасибо, что прислали за нами вертушку, синьор. В Саксонии и Тюрингии орудуют повстанцы, так что передвигаться на машине рискованно.
— Кхе-кхе, — Конрад Хорниг посмеивается, брызгая на отвороты пиджака скопившейся в углах рта слюной. — Ничего, Аттила, скоро мы передавим всех клопов. Госпожа Ди Гримальдо унаследовала хватку отца, а уж он-то знал, как щемить мрaзь… кхе-кхе.
Сквозь чёрные плети облетевшей живой изгороди я замечаю Алёнушку: наша новгородская подруга заговорщически склоняет голову к плечу, смотрит на меня и захлопывает крышку багажника.
Губернатор требует:
— Эрвин, вези меня обратно, здесь холодно. — Телохранитель покорно разворачивает кресло, и старикашка продолжает: — Все они такие, эти Тили. Брехливые шавки… кхе-кхе. Такие смелые и решительные в телевизоре, но стоит только указать им жёстко на их место, и сразу начинается: «Пожалуйста, отпустите»… «Простите, я больше не буду»… «Простите ради троих моих детей»... П-ф-ф-х, жалкое зрелище.
Гриз фальшиво рыдает. Она шагает чуть позади кресла, направляемая мною. Конрад Хорниг шлёпает в платок новую соплю.
— Я уж было подумал, что встретил противника в лице этой мокрощёлки, — кряхтит он, даже не оборачиваясь на Гриз. — Но и она недалеко от остальных ушла. Такая же плаксивая сука, как и её мамаша.
Ещё один автомобиль приближается к дому, шурша шинами по мелкому гравию. Люди из службы доставки выгружают торт.
— Твою мамашу даже не били сильно, — говорит губернатор Хорниг. — Только расспрашивали о предателях и винландских агентах, которых она, без сомнения, знала. Она сама померла в Штадельхайме¹ от простуды, кхе. Слабачка, п-ф-ф-х.
Его подбородок едва заметно подрагивает. То ли холодно, то ли старческий тремор.
— Ни один родственничек не приехал забрать её тело, — возмущается губернатор. — Вот так вот! Где же все хвалёные Тили? А нет их, испарились! Пришлось закапывать изменницу родины за государственный счёт. На скудельнице, в общей могиле с мертворождёнными детишками мигрантов и туберкулёзными бомжами, кхе-кхе.
Хорошо, что я заковал Гриз в наручники. Сам бы на её месте точно сорвался.
Парень в прикиде телохранителя подкатывает кресло к скрытой под навесом двери и нажимает на кнопку.
— Сегодня у нас мало времени, — шамкает губернатор Хорниг. — Но какими бы бесполезными кусками дерьма ни были Йобст и Каспар, никто не имеет права безнаказанно тронуть члена моей семьи. Пущай прошмандовка начинает выплачивать старику компенсацию. — И добавляет глумливо: — Кхе-кхе.
Кабинка лифта приходит в движение, только ползёт она не вверх, а вниз. Мы проваливаемся в бесконечный подвал, плотно заставленный рядами дубовых винных бочек.