Ровно одну сигарету спустя мальчики возвращаются. Андроник как-то резко ныряет обратно в салон, в то время как Вивул останавливается между мной и машиной. Он складывает ручищи на груди и вопросительно склоняет голову набок, заглядывая мне в глаза. Говорит:
— Ник наябедничал. Рассказал, как ты целовалась с принцом Константином.
Вот же гадкий маленький уёбок. Я зеркально повторяю движения Вивула, и в таких позах мы стоим секунд пять.
— Очень смешно, синьор Занусси, — говорю. — Ха. Ха. Ха.
Продолжая и продолжая рулить, Вивул колдует над радио в попытках поймать какие-нибудь не римские голоса. На самой переправе через реку Ройс, где сереют в свете фар ряды отбойников и взбираются на горы опоры ЛЭП, сквозь помехи и попсу прорывается независимая германская радиостанция. Радио говорит, что войска режима оставили Рурский регион на закате. Что в мой родной Дортмунд входят авангарды Германской Свободной армии.
Мануил Комнин молча протягивает мне смартфон, где изрядно подвисает стрим шведского ТВ. А в новостях — Зюбург. Наша с Райк первая школа на Зюбургер-штрассе и «Леопард», который катится вдоль рядов приветствующих его людей. На лобовом бронелисте танка разложен ковёр. Над башней парит чёрно-красно-золотой флаг.
— «Из чёрной ночи сквозь красную кровь — к золотому солнцу свободы», — цитирует Теодора Кёрнера Вивул.
Я зависаю вместе с трансляцией.
— Что ты так смотришь? — Вивул кидает быстрый взгляд вправо. — Я не настолько глупый, как думают некоторые германские принцессы.
Среди облепивших танк повстанцев я распознаю косу Перниллы, бороду Дага и ушанку Юсси. Выстроившиеся вдоль дороги люди кричат и размахивают руками. Кто-то даже стреляет в воздух из трофейного римского оружия.
Картинка с другой камеры: стайка детей яростно бомбардирует снежками огромное пафосное граффити с Сильвио Ди Гримальдо, нарисованное на стене префектуры. Объявившиеся чуть позже повстанцы принимаются расстреливать нарисованного дуче из винтовок. Летит кирпичная пыль, неистовствующая под стеной собака лает то на портрет, то на его экзекуторов.
— Обожаю германских язычников, — внезапно заявляет Мануил. — Они так радикальны в любви и ненависти... Никаких полутонов.
— Ну вот, твоя родина свободна. — Вивул чешет затылок. — Поздравляю.
Родина. Я уже и забыла, каково это. Иногда так бывает: ждёшь чего-то много-много лет, а когда оно наконец случается, не можешь понять — а стоило ли? Понятия не имею, что мне делать в нашем старом доме. В доме, где больше нет ни отца, ни матери, ни даже Вотана. Родина — это любимые люди, наполняющие пространство жизнью. И правда в том, что мне не стать счастливой маленькой девочкой снова. В Зюбурге было хорошо, но это пройденный этап. Оборвавшийся горько и преждевременно, но всё равно пройденный.
— Через минуту будет Готардский тоннель, — голос напарника возвращает в нашу гельветскую реальность. — И я почти уверен, что там есть блокпост. — Похлопав себя по нагрудным карманам, он спрашивает: — Как думаешь, паспорт Испанской Народной Республики прокатит?
Глубокий зев тоннеля похож на что-то среднее между взлётно-посадочной полосой и пастью кашалота, стремящегося захватить путешественников в утыканное лампочками нутро. Противотеррористические бетонные блоки расставлены так, чтобы автомобили проезжали через них змейкой по узкой траектории. За блоками — бронетранспортёр карабинеров. Надутый важностью тёмно-синий парень выдвигается в нашу сторону, выставив вперёд останавливающий жест. Другая его пятерня покоится на кобуре пистолета.
— Не пугайте внучка вашими британскими метаморфозами, — говорит Мануил Комнин и распахивает дверь. — Император Рима всё разрулит.
Экс-император царственной поступью плывёт навстречу карабинеру, увенчанный нимбом из фонарей, и при виде Его Поехавшего Августейшества тёмно-синий парень благоговейно опускается коленями на мокрый асфальт. Стягивает с головы пилотку, словно узрел чудо. Со стороны это выглядит так, будто господь спустился на землю одетый в спортивный костюм adidas. Сцена, достойная быть изображённой в Соборе святого Петра. Вытянутые руки карабинера устремлены к владыке. В них — авторучка и развёрнутое удостоверение. И Мануил Комнин награждает его размашистым автографом.