— Верю тебе, старик! Заскучали все вы! — проговорил князь. — Собирайтесь в путь-дорогу.
— А вы князья?
— С вами же! Только вернемся мы не надолго в этот город — не все еще дела закончены.
— Твое дело. А что, нам туда нельзя? Там, говорят, и поживиться есть чем!
— И думать не смейте об этом! — закричал Аскольд. — Мало вам беды! Так еще понадобилось? А если осмелитесь только, не считайте меня и князем своим, уйду от вас и Дир со мной! Идите домой одни, как хотите, князей своих бросив…
— Зачем же? Из послушания твоего не выйдем, что приказываешь — все по-твоему будет! Иди с миром, возвращайся только скорее да веди нас домой…
Князья не долго были в Византии и поспешили вернуться обратно.
Византийские правители щедро одарили и наградили их всех.
Аскольд вез с собою добычу, которая более всего была ему по сердцу, — молодую жену.
Прошло еще несколько дней, и варяги оставили берега, где постигло их несчастье. Из ушедших с ними из Киева скандинавов не было почти никого теперь… Ни Руара, ни Ингвара, ни Ингелота, ни Стемида, ни Родерика… Никого из тех, кого Аскольд и Дир привыкли постоянно видеть около себя и на пирах, и в битвах.
Никто не веселил возвращавшихся песнею; не было и скальда Зигфрида.
Зато вместе с возвращавшимися варягами отправлялись на Днепр византийские священники… Аскольд обещал воздвигнуть на киевских высотах храм во имя Бога живого, в которого он так нежданно уверовал!
Не было среди возвращавшихся и Изока…
Византийцы задержали его как заложника и на все просьбы князей отпустить сына Всеслава отвечали отказом.
VI
Остатки флотилии только еще подходили к устью Днепра, а на его берегах уже было известно, что князья возвращаются.
Плач стоял на Днепре. Не было селения, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.
Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.
О том, что князья переменили веру, никто на Днепре не говорил. Все считали это их личным делом.
Но плач не прекращался: слишком уж многие не вернулись домой.
Узнал обо всем и Всеслав. Узнал и стал думать глубокую думу: «Вихрем так и разметало… Христианский Бог, говорят, против них пошел. Нет, что ни говори, а с Рюриком или с Олегом ничего подобного не случилось бы… А тут — князья!.. Пировать да к бабам ластиться — на это их станет, а воевать да врагов бить — нет их… Шутка ли — и дружина погибла, и струги потеряли, и сами с пустыми руками возвращаются! Где и когда и у кого это видано и слыхано? Дружину потерять — в ратном деле, мало ли что бывает! Сегодня счастье за одних, завтра за других — так то в честном бою, а тут без всякого боя… Подойти, стать и потерять все… Тоже в фиордах родились, с викингами ходили, а бури заметить и остеречься не могли… Бури! Когда ее в Скандинавии каждый мальчишка носом чуять должен! А потом вдруг свою веру бросили и в чужую ударились. Может, эта вера и хорошая, всех вер лучше, да и вернее всего, что так, коли их Бог Сам помогает: бури посылает, а все же на отцовскую менять ее не следует.
И как менять-то! Потихоньку, одному! Уж если князь признал, что чужая вера лучше своей, так и объявил бы он о том народу, собрал бы его, пошел бы с ним, завоевал бы ее, веру эту, да вместе с народом и принял бы, а так, тайно!»
Всеслав глубоко был возмущен поступком Аскольда.
Однако он с нетерпением ожидал возвращения князей, думая, что они привезут ему любимого сына.
И вот киевский народ высыпал на берег Днепра встречать возвращавшихся князей.
Вот наконец показались паруса стругов. Но как их мало! Столько уходило и столько вернулось!..
Всеслав ждет князей, кипит его сердце, волнуется… На корме княжеского струга он видит Аскольда, с ним Дир, «жрецы» христианского Бога, и больше никого…
— Где же Изок, княже? — весь дрожа от волнения, спрашивает Всеслав.
Аскольд потупился, молчит…
— Он остался в Византии! — поспешил ответить за брата Дир.
— Почему?
— Заложником!
Нахмурился, потемнел Всеслав, но ни слова не сказал более.
И князья ничего не сказали.
В палатах князей, когда Аскольд рассказывал все происшедшее, Всеслав тоже молчал, но когда тот кончил говорить, поднял голову и голосом, в котором слышались и мука, и негодование, спросил:
— Княже, а как же твоя клятва?..
Что мог ответить Всеславу на этот вопрос Аскольд?