...Тинг открылся на рассвете. В молчаливом окружении соген людей старейшины, совершая обряд, обошли скалу законов. Под козырьком камня — «головой» ворона — смутным пятном серела замшелая дверь пещеры, придавленная валуном. Старейшины откатили валун и скрылись за дверью. Что они делали в пещере, никто не знал, так же как мало кто видел, что скрывала она в своей темноте.
Первым из пещеры вышел законоговоритель. Он осторожно нёс деревянное резное изображение Одина. Губы бога алели свежей кровью.
В сопровождении старейшин законоговоритель тяжело поднялся на вершину скалы и поставил Одина на площадку лицом к людям. Бог с незрячими глазами привычно вознёсся над толпой. Старейшины первыми простёрлись перед Одином, за ними — все, кто прибыл к скале законов в эту осень.
Тинг начался.
Торир ждал: вот-вот родичи Херда выставят свидетелей. Прозвучит хорошо известная каждому формула обвинения: «Я обвиняю ярла Торира в том, что он незаконно первым напал на ярла Херда и нанёс ему глубокую рану, от которой тот умер. Я утверждаю, что за это он должен быть объявлен вне закона и никто не должен давать ему пищу, указывать путь и приходить ему на помощь. Из его имущества половина причитается мне, а другая половина — тем людям, которые имеют право на добро человека вне закона. Я заявляю об этом во всеуслышание со скалы законов. Я заявляю, что ярл Торир должен быть судим и объявлен вне закона».
Надо будет оправдываться. Он не убивал Херда как берсерк. Между ними произошёл честный поединок, и Торир не виноват, что тому не оказалось свидетелей.
Однако тинг шёл своим чередом, а родичи Херда молчали. Спешно, хотя всё положенное было соблюдено до последней мелочи, старейшины разобрали несколько дел: какой-то Глум обвинял Квиста в захвате прибрежной косы — лучшего места для рыболовства. Ингольв жаловался на своего соседа Одда — тот присвоил стадо его овец. Тинг, без обсуждения и даже не выслушав до конца объяснений обвиняемых, приговорил восстановить справедливость.
С возрастающим нетерпением все следили за советом старейшин. Где же то важное, что предстоит обсудить? Споры о рыбных местах, о стаде овец пусть решают тинги тех долин, где живут тяжущиеся. Тинг людей всех долин собирается не для мелких дел.
— Конунг Гуннар, — вдруг раздался голос законоговорителя, — ты собирался обратиться к народу. Люди долин готовы слушать тебя.
Гуннар легко поднялся с валуна, обогнул скалу и по короткой тропе с подобием ступеней поднялся на вершину.
Они стояли рядом: слепосмотрящий Один с жирно блестевшими губами и суровый человек, облачённый в фиолетовый плащ, из-под которого виднелась кольчатая железная рубаха. На какое-то время две фигуры застыли почти в одинаковых позах. Суровые складки на лице Гуннара сложились в подобие глубоких следов резца на деревянной личине Одина. Неизвестный мастер стародавних времён уверенно держал в руках резец и знал, как передать на деревянном лице дух силы и непреклонности.
Гуннар положил меч к подножию Одина. Снизу на конунга смотрели сотни глаз, внимательных и настороженных. Он шагнул к самому краю скалы. Один остался за спиной.
Они ждут его слова. Не первый раз Гуннар говорит с народом. До сих пор его призывы к объединению не находили понимания. Люди цепляются за отжившую своё старину. Что ж, он тоже уважает законы предков. И потом — долгие годы научили его осторожности. Когда-то он действовал, потом размышлял, теперь размышляет, а затем действует. С народом нельзя быть нетерпеливым. К этому тингу Гуннар готовился давно. И сегодня он сделает всё, что сможет. Чем закончится его спор с людьми долин? Пусть рассудят боги...
— Люди долин! — загремел его голос. — От мелких дел и забот я хочу обратить ваши сердца и думы к важному. Здесь собрались мудрые старейшины и отважные воины, трудолюбивые бонды и искусные домочадцы, все роды пришли к скале законов и поклонились Одину. Мы живём одним сердцем, на одной земле, говорим на одном языке, у нас одни обычаи. Но можно ли назвать нас одним народом? Роды живут в своих долинах независимо один от другого, враждуют, грабят, убивают. Старейшины и ярлы родов ни в чём не хотят уступать друг другу, каждый думает о своей долине и о своих сородичах. О судьбе же всей земли и жизни всех родов никто не заботится и не думает...