Из-за мыса выскочила ладья. Крутые борта высоко поднимались над водой. На носу идол резной, разукрашенный, не поймёшь — то ли Змей Горыныч, то ли ещё какое чудище поганое. За бортами гребцов не видно, а на носу и корме десятка полтора воев. И луки уже в руках.
Летит, как птица, ладья. Кормчий её прямо в носовину своим Змеем Горынычем метит. Нешто схватки не миновать?
— Отверни, — приказал Блашко кормчему и взялся за рукоять тяжёлого меча. По этому знаку выскочили из-под кормового настила дружинники, но он махнул им рукой: «Пока сидите», — и велел Илмарусу:
— Спроси, кто такие и что надобно?
Перекрывая шум вёсел и волн, проводчик повторил вопрос старейшины. С ладьи сердито закричали, рядом с кормчим поднялся кто-то в доспехе, шлеме.
— Велят остановиться, досмотрят. Иначе стрелять станут, — повернулся Илмарус к Блашко и добавил: — То стража порубежная.
— Сам слышу. Правь к берегу. На насаду не пущу.
Ладьи насунулись на берег почти одновременно.
Тяжело, но быстро выпрыгивали на землю раны. С копьями, мечами. Не успеешь глазом моргнуть — лук в руках. «Однако железных рубах мало», — отметил про себя Блашко.
Он сошёл последним, когда две ощетинившиеся копьями дружинки стояли насупротив, ожидая команды начать сечу. «Добрые вой», — подумал Блашко и вошёл в круг. Тотчас навстречу ему шагнул тот, в доспехе и шлеме.
Качнувшись, замерли копья. Одно слово, один неверный взмах руки могут вызвать стычку. Неведомо, какой наказ дан береговой стороже. Потому Блашко поспешил заговорить:
— Я послан старейшинами земель словен новеградских к воеводе Рюрику и его жене Милославе. В Велеграде мне сказывали, что Рюрик ныне у вас на острову. Пошто преградил ты нам дорогу и собираешься напасть, словно тать?
Ран слушал внимательно. Молодости его не могли скрыть ни глубоко надвинутый шлем, ни плотно сжатые губы. Выслушав Блашко, ран неожиданно весело улыбнулся. Повернувшись, кратко и тихо приказал дружинке опустить копья.
— Отринь гнев, старейшина. Как вы в своей земле, так и мы в своей должны оберегаться от врагов. Воевода Боремир поручил мне охранять этот участок побережья. Ты сам воин, возглавляешь дружину, — он повёл в сторону напряжённых новеградских воев рукой, — и должен понимать, что такое наказ старшего воеводы. Как видишь, мы не тати и остановили тебя по праву береговой сторожи. А воевода Рюрик действительно у нас на острове, бодричи сказали тебе правду. Его дружинный дом неподалёку от Арконы. Если ты дашь слово, что идёшь к нему не для воинского раздора, а с миром, мы проводим тебя с честью. Пусть сопутствуют тебе боги.
Для Рюрика наступила пора нелёгких размышлений. Кажется, он поторопился с возвращением к родным берегам. А может, ошибся. Надо ли было возвращаться? Гостомысл был милостив к нему. Отдал в жёны Милославу, ни словом не посетовав на зрелый возраст воеводы. Впрочем, он, Рюрик, и не пошёл бы к князю просить его дочери, если бы не уверился в желании самой Милославы. Два слова всего и сказала она ему, когда он, выйдя от князя, не в дружинную избу пошёл, а на берег Мутной. Там и встретил её с недоплетённым венком в руках. Увидев его, она вспыхнула, как алый цветок. Он упал перед ней на колени, протянул к ней руки, словно безусый юноша, сражённый девичьей красотой, будто и не давили грузом на плечи четыре с лишним десятка лет, словно была она первой в его бурной воинской жизни, когда в походах не спрашивают женщин, по сердцу ли им победитель, их просто берут по потребности тела, как любую другую добычу.
Она никогда не могла стать добычей, и Рюрик давно уже почувствовал: случись невероятное, приволоки воины её к шатру, не поднялась бы рука сорвать с неё сарафан.
Сама и только сама могла прийти к нему Милослава.
Тогда, на берегу Мутной, наверное, увидела она в глазах Рюрика и любовь, и почитание, и мольбу. И смятенной девичьей душой потянулась к нему и сказала, пряча лицо в подол сарафана, всего два слова:
— Поди к батюшке...
Теперь она жена его. Хозяйка дома.
Воевода Боремир, слегка постаревший и огрузневший телом, по-прежнему встретил улыбкой и дружеским объятием.
— Ты ж не юноша, сам понимаешь... У Славомира размирье с германцами вышло, он поколотил их. Нынче тишина у бодричей. Германцы поклонились Славомиру, вечного мира запросили. Сколь раз был тот «вечный» мир. Кабы раньше пришёл со своей дружиной... А нынче зачем ты Славомиру? Бодричи могут вспомнить, что ты сын старейшины Годослава. Кому нужен воевода, которого могут избрать князем? Ты ж не юноша, сам понимаешь... Живи у нас. Торира нет, но даны-то остались. Скажу тебе в тайне от других: с Готфридом ещё можно было по-соседски добром иногда сговориться. А ныне он стар, ежедень известия о смерти ожидаем.