Отсюда, с башни, Рюрик заметил, как вышел из своих хором воевода Щука. Попридержал шаг, поравнявшись с горожанином, и торопливо направился к крепостной стене.
«Наверное, ко мне идёт, — подумал Рюрик. — Что-то случилось».
Вскоре послышались тяжёлые шаги воеводы, а потом и сам он предстал перед Рюриком. Поклонился, слегка нагнув голову.
— Не с доброй вестью я к тебе, воевода Рюрик. — В глазах Щуки сумрачность, в голосе раздражение. — Малая беда в граде приключилась, но пройти мимо не могу. За малой и большая прийти может...
— Что за беда? — внутренне подобравшись, спросил Рюрик.
— Вчера вечером дружинник твой у бабки Доможиловой двух ярок отобрал. И ничего за них не заплатил. Она, Доможилиха, ещё вечером ко мне прибегала, шумела. Ну, я на неё цыкнул, она и убралась. А поутру мужики пришли: сегодня, мол, бабку Доможилову обидели ни за что, а завтрева у нас не то что животину, так и лопоть отберут. Как быть? Ладожане да новеградцы не любят, когда их зазря обижают. Как бы худа не вышло...
Насупился Рюрик.
— Ты прав, воевода, то не мелкая беда. Пойдём... — В глазах зажглись злые огоньки. — Не знаешь, воевода, из чьей дружины был воин?
— Того не ведаю. Доможилиха знай талдычит: все они тати, и все одинакие. Что с глупой старухи возьмёшь.
Молча шагали они по улочке, молча вошли в хоромы Рюрика. Хоромы эти ещё совсем недавно принадлежали Щуке, но новеградский старейшина Олелька просил поселить в них бодричского воеводу. Щука уступил просьбе, хотя и жалко было насиженного угла — пять лет, с тех пор как направил его сюда воеводствовать Гостомысл, служили они ему. Здесь Радка, жена, принесла ему двух сыновей.
Челядинцу Рюрик приказал, чтобы немедленно разыскали воина, забравшего у старухи овец, и привели к нему. В палате повисло тяжёлое молчание. Наконец в сопровождении пятидесятника Переясвета привели воина. Был он при мече, но без доспеха. От него остро пахнуло сосновой смолой.
Рюрик поднялся с лавки, не спуская с воина тяжёлого взгляда, подошёл к нему вплотную. Щука видел, как непроизвольно дёрнулись губы воина. «А воевода крут», — мелькнула мысль.
— Ты вчера у старухи забрал овец? — тихо, совсем спокойно и как бы безразлично спросил Рюрик.
Воин какой-то миг продолжал напряжённо смотреть на воеводу, но тут же расслабился и даже ухмыльнулся.
— Побратимы хвалили, сказали, хорошо повечеряли... — с улыбкой ответил он, но вдруг пригнул голову, словно в ожидании удара, — такой яростью исказилось лицо Рюрика. Но удара не последовало. Воевода, с бешенством глядя на воина, нашарил у себя на груди серебряную цепочку, сорвал её и бросил Переясвету.
— Немедленно собери свой отряд и веди его к избе старухи. Сам, перед воинским строем, отдай это серебро за её овец. С этим, — махнул рукой на побелевшего воина, — поступай как хочешь. Ты всё понял, Переясвет? Ещё раз повторится...
Снегом укрывалась земля. Поначалу он таял на ней, оставляя лужицы, потом начал задерживаться у былинок, оседать на кустах, голых деревьях. Лапы елей, пропитанные сыростью, клонились к земле. Однажды утром Рюрик, привыкший просыпаться в кромешной тьме, открыв глаза, смутно почувствовал: что-то изменилось. Темнота не была такой непроглядной. Вскочил с ложа, выглянул в маленькое окошко: земля лежала под белым холодным покрывалом. И его охватило беспокойство и тревога.
Вот-вот замёрзнут реки и речки, заметёт дороги и тропы, а из Новеграда приглашения всё ещё не было. Щука пожимал плечами. Лишь однажды Рюрик услышал, как он с беспокойством сказал Милославе:
— Не знаю, княгиня, раньше, бывало, седмицы не проходило, чтобы из Новеграда посылки не было. А тут и осень на исходе, а ни за рукодельем, ни за рыбой никто не едет...
Во время ранней трапезы прибежал Трувор и с порога сообщил, что вернулся Илмарус. Рюрику в первый момент хотелось приказать немедленно доставить к нему проведчика, но он сдержался. Махнул приглашающе брату рукой: садись, выпей кубок медовухи. Тот поспешно подсел к столу — успел полюбить словенский напиток. Но едва опрокинул в рот кубок, старший брат повелел позвать Синеуса и пятидесятников.
Синеус и пятидесятники пришли быстро. Расселись по лавкам вдоль стен, выжидательно молчали. Воевода приказал впустить Илмаруса. Проведчик нерешительно остановился у самого порога — не ждал увидеть всех предводителей дружины, невольно оробел.