В середине флотилии шел один драккар – и больших размеров, и более красивый, чем остальные.
Этот корабль принадлежал вождю направлявшихся к Нево дружин – славянскому князю Владимиру, стремившемуся с рюгенскими дружинами в южную славянщину, чтобы отмстить одному брату гибель другого и самому занять место первого, став князем всей Руси, осевшей на огромном пространстве от берегов Варяжского моря до устья великой славянской реки – Днепра.
Когда варяжская флотилия вошла в полив, Владимир был на корме своего драккара. Около него, как всегда, важный, степенный, сосредоточенный, стоял его неизменный спутник и друг Добрыня Малкович.
Оба они смотрели на темневший справа от них далекий берег.
– Там новгородская земля, – сказал, указывая на него племяннику, Добрыня.
– Да, дядя. Вижу и удручаюсь.
– Чем это?
– Тяжко идти на родину мне. Не с добром иду. Меч и огонь несу.
Добрыня сделал нетерпеливое движение.
– Постой, – остановил его племянник, – я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты будешь уверять, что иду я мстителем, знаю я это, да ведь Ярополк–то брат мой?
– И Олег был его и твоим братом.
– Так ведь Олега погубил не столько Ярополк, сколько Свенельд–воевода.
– А зачем Ярополк слушал негодника?
– Как же не слушаться? Если бы ты вот.
– Я? Я бы сумел повернуть все так, что никто ни в чем не был бы виноват!
– Пусть будет по–твоему. Но еще тяжко мне, что я сам–то несвободным являюсь в родную землю.
– Чего же свободнее? Вон сколько воинов у нас! У кого такая дружина, тот несвободным не может быть!
– А обещание–то мое?
– Это старому Беле, что ли?
– Ему! Оно меня и по рукам, и по ногам сковывает. Ведь подумать только: если я сокрушу Ярополка и сяду в Киеве, так все–таки должен буду во всем Беле быть подчиненным. Ровно, бы на службе я у него состою. Разве я свободен?
– Дай только добыть Киев, а там мы и от Белы отделаемся. Все ведь я тебе говорил, чего там, на Рюгене, сказать было нельзя, ибо везде там были уши и каждое слово, какое скажешь, сейчас Беле переносилось. Что же ты думаешь, простаки мы? Пусть только нам помогут рюгенские дружины изничтожить врага, а там мы найдем на них управу. Теперь–то перестань думать об этом. Важнее всего для нас, какие вести придут к нам из Новгорода. Что–то долго не возвращаются гонцы!
Владимир тяжко вздохнул.
– Да, пока все в руках новгородцев! – проговорил он, – Неужели же нам придется пролить их кровь?
– Будут упрямиться, так и накажем их, – усмехнулся Добрыня. – Тоже эти новгородцы – зелье известное.
Дядя и племянник немного помолчали.
Казалось бы, Владимиру, чем ближе к родине, тем веселее быть, а он, напротив того, становился все мрачнее и мрачнее. Добрыня не понимал, что делается с его племянником. Сперва он думал, будто Владимира угнетает мысль, что за оказанную военную помощь он отдал и себя, и все свои будущие завоевания арконскому жрецу, которому перед церемонией вынесения знамени Святовита дал торжественные обещания выплачивать дань, посылать по требованию арконских жрецов свои дружины, изгнать из Руси всех христиан.
Правда, эти условия действительно ставили киевского князя в зависимость от арконского жреца, но Добрыня Малкович, принимая их, в то же самое время решил их не исполнять и потому относился к будущему совершенно равнодушно. Он был уверен, что, когда придет время, он сумеет обойти старого Белу, а его угроз он не боялся. Так он и племяннику сообщил и, видя, что тоска все еще не оставила Владимира, решил, что причины ее совсем другие. Но какие это были причины, Добрыня сообразить не мог.
Долгое морское путешествие также не развеяло грусти Владимира, а между тем приближалась время, когда он должен был собрать всю свою энергию, все мужество. Войдя в пролив, они уже были в виду новгородских областей. В Новгород были посланы гонцы. Наступило время томительного ожидания. Если новгородское вече откажется принять возвращающегося князя, тогда решено было взять Новгород военной силой и разорить его. А этого не хотелось и Добрыне Малковичу. Новгород был крупной величиной и в то время. Со всего Приильменья, из–за Нево, сходились в него купцы. Здесь было складочное место всевозможных товаров. Гибель Новгорода была бы полным разорением края; и вряд ли встретили бы добром приильменские племена тех, кто разорил их столицу. Пришельцам лучше всего было бы действовать добром, пока они не утвердились в крае. Не так уже и многочисленна была сопровождавшая их варяжская дружина, чтобы, потратив ее под Новгородом, идти с остатками на далекий Киев. Все это соображал Добрыня и терзался долгим мучительным ожиданием вестей из столицы Приильменья столько же, сколько и постоянно грустным видом своего любимца–племянника.