Я думаю про себя – что ж, Гвендолин, вот и все, вот и настал момент узнать, насколько этот мир реален и прав ли Джордж.
Большой толстый подонок в темном плаще стоит на наскоро сбитом эшафоте, и рядом с ним «резкая девица», которая все-таки, очевидно, функционирует, и деревянная конструкция, в которую следует положить шею после того, как ты встала на колени. Мне развязывают руки, а затем снова связывают – на этот раз за моей гибкой изящной спиной, и, как вы наверное можете себе представить, я вся состою из холодного пота и адреналина, и на мне только один башмак, и в тоже время какая-то апатия охватывает меня, нежно так охватывает, и я на грани потери сознания. Волосы у меня не очень длинные, но палач все равно их изучает критически, думая, не подстричь ли их. Все парикмахеры в сердце своем палачи. Очевидно, обратное тоже верно. Он решает меня не стричь и просто связывает мне волосы лентой. Он спрашивает, нет ли у меня каких-нибудь последних желаний, и я не помню, есть ли в этой эпохе сигареты, и прошу сигару, и вдруг мне приносят сигару, прямо на эшафот! Палач сует мне сигару в рот и даже дает мне огня, повоевав некоторое время с огнивом.
Толпа огромная. Это беспрецедентно, тем более что я не могу понять, откуда и когда столько людей сюда набежало. Я отчетливо помню, что площадь была пустая, когда мы сюда прибыли. Может какой-то провал в континууме, или еще что-то, я о таких вещах ничего не знаю. Я кажусь, наверное, полной идиоткой, но мне все равно, мне страшно, и я просто дымлю и дымлю сигарой, держа ее зубами и стоя рядом с палачом, который вдруг обнимает меня жирной рукой за плечи и наклоняет голову, давая толпе понять, что у нас с ним завязались отношения, и толпа хамски смеется, но мне все равно, я просто дымлю и дымлю себе – маленькая женщина в панталонах и рубахе и одном очень неудобном башмаке, с руками, связанными за спиной, с волосами, стянутыми черной лентой, с дымящейся сигарой во рту. Внезапно я ощущаю что-то вроде, знаете, безумной любви, которую жертва чувствует к палачу рано или поздно. Во мне поднимается такая, знаете, волна иррациональной нежности и благодарности, и я лелею ощущение большой жирной руки на плечах, и благодарна ему, когда он игриво сжимает мне правую грудь. Я бы для него что угодно сейчас сделала. Слеза ползет у меня по щеке, и слюна течет на подбородок, и я дымлю сигарой. Я начинаю предполагать, что заберу с собой в мир иной эту нежность к палачу, это желание с ним быть, как вдруг чувства мои меняют слегка окраску. Я бросаю незаметный взгляд в сторону. На эшафоте новый человек. Это Джордж, собственной персоной, а за ним идут солдаты в красивых чистых униформах.
Джордж подходит к палачу и говорит, «Приказ Робеспьера» и вынимает бумагу и держит ее перед носом толстяка. Робеспьера нет в живых уже лет шестьдесят. Мне стыдно за Джорджа, что он таких вещей не знает, но вдруг к моему удивлению толстяк вежливо кланяется. Толпа безумствует. Они разочарованы – они желают, чтобы у спектакля были начало и конец. Джордж, представьте, поворачивается ко мне, выхватывает сигару у меня изо рта, и говорит – «Женщинам нельзя курить на публике, это неприлично». Он берет меня крепко за локоть и ведет к краю эшафота. Он прыгает вниз и раскрывает мне объятия, и с руками, связанными за спиной – все, что я могу сделать, это довериться ему полностью. У меня нет выхода, как только спрыгнуть. Если он меня не поймает, я разобью себе лицо о землю. Но он выполняет свою часть добросовестно, и нас уже ждет карета с республиканской инсигнией, и он вталкивает меня в карету в то время как офицеры и палач о чем-то горячо спорят. Один из офицеров бежит к краю эшафота, но в этот момент Джордж кричит – «Вперед! Вперед, говнюк, сука!» – кучеру, и выдает длинное ругательство по-немецки, и мы срываемся с места, а за нами следует дюжина солдат. Позже Джордж объясняет, что ни один из его так называемых солдат не знает французского. Они все наняты им в доках, голландцы, швейцарцы, американцы и еще кто-то. Мы сворачиваем на Риволи, громыхаем по Сен Антуан, а за нами гонятся. Джордж вынимает два пистолета, а под сидением отыскивается заряженный мушкет. Кучер продолжает стегать лошадей так, будто они виноваты в том, что ему жена изменила, но преследователи все ближе. Мы пролетаем мимо Сен Поль, попадаем колесом в яму (что-то случается из-за этого с осью, кажется), и выкатываемся на площадь, где стояла когда-то Бастилия, и внезапно преследователи начинают драться между собой и отстают. Джордж сует пистолеты за ремень и объясняет, что заплатил некоторым из них. Наконец он вынимает нож и разрезает веревки на моих руках. Руки и плечи потеряли чувствительность. Джордж говорит – «Нас будут искать во всех портах. Будет лучше, если ты не будешь некоторое время выходить на улицу».