Не успели они вытащить раненых и обожженных, взять поврежденные, но хоть на что-то годные машины на буксир и тронуться, как их догнали передовые отряды белогвардейской бронекавалерийской бригады. О дальнейшем Агафонов вспоминать не хотел. Они отбились, и хоть отступили — но все же не бежали.
…В том-то и весь ужас, что до бегства оставалось совсем немного. Хватало всего, чтобы продолжать драться — боеприпасов, горючего, оружия… Не хватало духу. Агафонов смотрел в глаза солдат на позиции — и не видел в них решимости умереть здесь, но позиции не оставить.
Он запретил болтать о том, что сообщили вернувшиеся с Парпачского Перешейка и Арабатской Стрелки разведгруппы: везде был противник, везде он открывал огонь на поражение. Белые отбили Феодосию и Стрелку, единственное, что Агафонов мог попытаться сделать — это удержать Керченский полуостров до подхода своих из-за Тамани. Они ведь подойдут! Не могут не подойти!!!
Теоретически… Да, теоретически он мог разбить этого Ордынцева… Соединиться с остатками тех, кто ушел из Феодосии… Вернуть Керчь, окопаться на перешейке…
Теоретически он мог и в космос полететь вместо Гагарина…
Этот поселок назывался Семь Колодезей, и здесь они устроили рубеж обороны. С двух сторон их прикрывал канал, с третьей — Апашское соленое озеро, с четвертой наступал подполковник Ордынцев.
Накануне Агафонов и Ордынцев пили вместе. Агафонов должен был Ордынцева арестовать, а этого ему делать не хотелось, так что он целый день таскал подполковника за собой в штабной машине, пообедал и поужинал с ним вместе, и все это считалось как бы домашним арестом. В конце концов, где арестованный будет под более надежным присмотром, чем все время на глазах у тюремщика? Вдобавок, Агафонов взял с Ордынцева слово, что тот не сбежит. Они сидели вместе в ордынцевсокм кабинете, слушали «битлов» — оба оказались любителями — и расстались в самых лучших чувствах, слегка омраченных стыдом тюремщика поневоле.
Интересно, что испытывает он сейчас, этот белогвардеец. Наверное, теперь ему стыдно.
А впрочем, какая разница…
Он вышел на связь с 229-м полком, чтобы услышать мрачные новости: от полка остался, от силы, батальон, и этот батальон загнан в порт Феодосии, где и будет отстреливаться до последнего патрона. 224-й мотострелковый полк обнадежил: они собирались пробиваться с Арабатской Стрелки, — но Агафонов не рассчитывал и на них. Он почти осязаемо чувствовал, что сегодня ранним утром что-то переломилось, и переломилось в пользу белых. Командующие дивизиями «Несокрушимой и Легендарной» упустили какой-то момент, когда не поздно было собраться и ударить, и дело даже не в помехах, которые утром забивали весь диапазон, а в том, что… Агафонов не мог это определить, но линия разлома проходила и через него, она проходила через кажого, вплоть до последнего первогодка. «Дух относится к телу как три к одному», — чеканно сформулировал Наполеон. Этой ночью был сломан дух советского войска.
Атака началась в три пополудни. Агафонов отметил качество работы артиллеристов: лупили точно по позициям пристрелка заняла считанные секунды. Надо думать, ребятам на учения отпускают не по три снаряда в год. Полчаса, прикинул Агафонов, а потом они пойдут в атаку.
Через полчаса Агафонов увидел, что оказался прав. Он думал об Ордынцеве лучше.
Все должно было решиться именно сейчас. Нужно только втянуть в бой как можно больше белых, заставить их наступать по всей позиции.
А тем временем танковая рота капитана Сторожихина тихо-онечко обойдет озеро и ударит белым в тыл…
— Полковника Агафонова многие ругали за то, что он оставил Семь Колодезей без резерва. Действительно, поселок мог стать ключом к Керченскому Полуострову, и тогда весь ход войны сложился бы иначе… На первый взгляд именно так и кажется. Но после более пристального рассмотрения видно, что вины Агафонова в потере поселка и полуострова нет. Он делал все возможное. Почти наверняка он предполагал нечто подобное со стороны Ордынцева. Все решилось банальным численным превосходством: бронекавалерийский батальон, усиленный двумя танковыми эскадронами. Естественно, у Щелкино роту смяли и на плечах у нее въехали в тыл.
Инстинктивно или сознательно — полковник Агафонов принял мудрое решение. Зачастую резервы, оставленные для затыкания бреши в обороне, только продлевают агонию. В большинстве случаев — лучше быстро проиграть, чем медленно выиграть. Оперативный риск хорош именно тем, что в случае провала сопротивляться становится решительно невозможно… В результате — меньше жертв и разрушений.
— Ишь, какой хитрый! — бросил один из генерал-майоров.
— Когда мы начнем говорить о плане «Морская звезда», вы увидите, что мы поступили именно так.
— Ну так если бы мы знали, что Крым остался без резервов…
— Правильно. Поэтому мы приложили все усилия, чтобы вы об этом не узнали. Но давайте поговорим об операции “Морская Звезда” потом… Сейчас закончим “разбор полетов” за 30 апреля.
Говоря о войне, Сун Цзы говорит о пяти вещах: Небо, Земля, Путь, Полководец и Закон. Земля и Небо — условия местности и метеоусловия — в данном случае не давали ни одной из сторон значимого преимущества. За исключением, пожалуй, того, что крымцы превосходно знали местность, а многие советские младшие командиры не получили сносных карт. Самое лучшее, что было в планшетах у советских командиров — это карта с двухкилометровым разрешением, в принципе неплохая, если бы не ряд вопиющих ошибок: так, пешеходный мостик через Сухую Альму в районе Национального Парка был обозначен как нормальный мост, а мост через пролив между морем и озером Донузлав — не обозначен вовсе. Впрочем, это относится скорее к Закону.
Закон — это командные цепочки, управление, снабжение, связь. О снабжении я уже сказал, связь на какое-то время удалось разрушить, после чего управление превратилось в фикцию. Нам удалось поставить советские дивизии именно в те условия, в которых они не привыкли драться: в условия избыточной свободы.
Парадоксальным образом нам сыграло на руку то, что ваши спецслужбы арестовали и вывезли всю верхушку: правительство, Главштаб, некоторых высших командиров. Иными словами, избавили от балласта, который мог бы сковать инициативу армии.
Что же касается советского руководства… Его поведение было… скажем так: предсказуемым.
Москва, 30 апреля, 1930-2050
И вновь собрался весь иконостас, правда, уже несколько в ином составе, нежели в прошлый раз. Прошлое заседание было, так сказать, камерным, а сегодняшнее выглядело намного значительнее — уже хотя бы потому, что во главе стола сидел, сверкая пятью звездами Героя Советского Союза, сам Генеральный.
Именно ему предстояло открыть собрание. Тихий и собранный референт распахнул синюю папку, положил ее на лакированную столешницу и отошел на полшага назад, серой тенью нависая над своим подопечным, готовый перевернуть прочитанную страницу или вовремя подсказать непонятное слово. Генеральный водрузил на нос мощные очки, черепаховая оправа которых по тяжести и по внушительности и в подметки не годилась знаменитым бровям и, прочистив горло иерихонским звуком, начал читать, тщательно пережевывая каждое слово: