Интерпретация, ставшая возможной в середине XX столетия (книга М. Канлиффа, положительно оцененная американскими знатоками вопроса, опубликована в 1958 году), отразила более глубокое понимание всемирной истории. В XIX столетии, когда в Соединенных Штатах прогресс ассоциировался с ростом капитализма, дикие выдумки Уимса-принимались и развивались с величайшим благоговением — стоит только следовать указанным им добродетелям, и любой готов в Вашингтоны.
Эпигонов Уимса расплодилось великое множество. Они без устали состязались по части красочных эпитетов и превосходных степеней применительно к герою. Г. Гастингс, например, издавший в 1845 году трогательно-назидательную «Иллюстрированную жизнь Джорджа Вашингтона», учил: «Первое слово ребенка должно быть «мать», второе — «отец», третье — «Вашингтон».
Для анализа рецептуры «творчества» Уимса и К° еще не было достаточного исторического опыта. Над ними стали посмеиваться, пожалуй, со второй половины XIX века, удивляясь главным образом неистовому размаху фантазии плодовитых авторов.
Марк Твен настаивал, что он более великий человек, чем Вашингтон, — если Вашингтон не мог лгать, то он, Марк Твен, куда-де был способен к этому, хотя не использовал часто представлявшуюся возможность.
Если Вашингтон-человек вышел из рук Уимса изрядно деформированным, а в благочестивых попытках превратить его в святого был изуродован до неузнаваемости, то еще худшая судьба ожидала Вашингтона — воина, политика и государственного деятеля в дружественных объятиях маститых, серьезных людей, частично почитавших себя историками или действительно посвятивших всю свою жизнь служению Клио. Они с самыми возвышенными намерениями втискивали Вашингтона в монументальные формы, отлитые согласно их представлению о первом президенте, беспощадно усекая и даже отсекая все лишнее. Операции были трудоемкими, но материала на первый взгляд хватало с избытком — Вашингтон оставил громадное наследие. Только личные документы Вашингтона, хранящиеся в Библиотеке конгресса, ныне собраны в 75 тысячах досье — дневники, деловые и финансовые документы, полученные и отправленные письма.
Беда, однако, в том, что сам Вашингтон терпеть не мог любопытных, сующих нос в его дела. Истинный джентльмен, по вирджинским понятиям XVIII столетия, должен превыше всего быть сдержанным, даже замкнутым. Джордж Вашингтон, по крайней мере в отношении своих личных бумаг, с лихвой выполнил эти требования. Публицист Ф. Беллами, издавший в 1951 году фундированную работу «Личная жизнь Джорджа Вашингтона», с достаточным основанием мог написать в предисловии: «На протяжении всей своей жизни Вашингтон не позволил ни одному из пишущей братии заглянуть в его бумаги. Он не беседовал с Уимсом и отказал преподобному Гордону использовать какие-либо из его бумаг, хотя этот джентльмен работал над первой историей (Американской) революции. Перед смертью он уничтожил все письма, которые, как мы знаем, супруга Джорджа Уильяма Фэрфакса написала ему. В довершение всего после кончины Вашингтона вдова Марта Кастис сожгла все письма, которыми супруги обменивались на протяжении сорока лет, за двумя-тремя такими незначительными исключениями, что историки сомневаются в подлинности сохранившихся документов».
Эти обстоятельства не смутили бы биографов Вашингтона периода до гражданской войны, даже если бы они были им известны. Их больше волновала законченность заранее начертанного образа, а не полнота документальной базы. Что до последней, то Маунт-Вернон со всем имуществом, включая документы, Вашингтон завещал Башроду, сыну любимого брата Джона, «во исполнение обещания, данного нами в холостяцкие годы». Башрод, вероятно, был не бог весть какой аккуратный человек, он роздал или одолжил часть документов и, конечно, не получил их назад. Кое-что, вероятно, безвозвратно утрачено.
Забегая вперед, чтобы покончить с историей архива Вашингтона, уместно упомянуть о судьбе интереснейшего письма молодого полковника Вашингтона Салли Фэрфакс, случайно обнаруженного в Англии и опубликованного в нью-йоркской «Геральд» 30 марта 1877 года. Из письма, датированного 12 сентября 1758 года, следовало, что, будучи обрученным, накануне свадьбы с Мартой Кастис Вашингтон по-прежнему безнадежно любил другую. «Миру нет дела знать объект этой любви, когда я пишу тебе о ней и когда я хочу скрыть это», — открылся любимой Вашингтон. Трогательное письмо, на мгновение воскресившее человека с горячей кровью, никак не могло принадлежать статуе, пусть мраморной, в которую превратили Вашингтона.