Воспоминания этих случайных гостей о том, как их принимали в Маунт-Верноне, разнятся. Понятно, что Вашингтоны вели себя с незнакомыми людьми, которые к тому же могли показаться им наглецами, иначе, чем с друзьями или знаменитостями. Джордж часто встречал прибывших в дверях, но затем передавал их на попечение рабов и исчезал в своем кабинете или отправлялся объезжать свои владения. Если гость не ехал вместе с ним, он видел хозяина только за обеденным столом. Вашингтон непременно переодевался к обеду: вернувшись с объезда в синем сюртуке поверх шерстяного жилета, черных штанах и сапогах, он выходил к столу в свежей сорочке, серо-коричневом кафтане поверх белого камзола и белых шелковых чулках, к тому же напудрив волосы. В зависимости от настроения он мог быть веселым и общительным или мрачным и молчаливым. Впрочем, если гость был нездоров, хозяин мог лично принести к нему в комнату чашку горячего чая.
Супруга генерала помогала ему занимать гостей. Она была всё такой же радушной и домовитой и одевалась «бедненько, но чистенько». Две расфуфыренные дамы, явившиеся в Маунт-Вернон в шелках и кружевах, были шокированы, застав леди Вашингтон в клетчатом переднике за вязанием. В апреле 1785 года нарочный принес ей горькие вести: с разницей в девять дней скончались ее 75-летняя мать и брат Джадж Бартоломью сорока девяти лет. Теперь у Марты не осталось близких родственников, кроме мужа, и она постоянно носила траур: простое черное атласное платье с длинными рукавами и черный чепец с лентами того же цвета.
В апреле к Вашингтонам приехал Роберт Эдж Пайн — английский художник, некоторое время живший вместе с Фэрфаксами в Бате. Он собирался создать портрет Вашингтона для серии работ об американской революции. В Маунт-Верноне он прожил три недели и написал всё семейство — и Марту, и всех четырех ее внуков, и Фанни Бассет.
В Маунт-Вернон манило не только любопытство: Вашингтон стал фигурой символической, и его слово было весомо для простых людей. В январе 1785 года к нему приехал Элканах Уотсон с книгами об освобождении рабов, написанными британским аболиционистом Гранвилем Шарпом, основателем африканской колонии в Сьерра-Леоне. В Виргинии тоже имелись аболиционисты, например квакер Роберт Плезант, освободивший 78 своих рабов и твердивший Вашингтону, что его отказ последовать этому примеру ляжет пятном на его репутацию. В мае священники-методисты Томас Коук и Фрэнсис Эсбери привезли в Маунт-Вернон петицию об освобождении рабов, которую хотели подать в Законодательное собрание. Вашингтон пообещал написать письмо в поддержку этой меры, если вопрос будет поставлен на голосование, но петицию подписывать не стал. (В ноябре эта инициатива провалилась.)
В том же мае в Маунт-Вернон завернул на один день лексикограф Ноа Уэбстер — он хотел заручиться поддержкой Вашингтона для проталкивания в Виргинии закона об авторских правах. Библиотека хозяина, и так довольно обширная (там были сочинения Александра Поупа, Джонатана Свифта, Джона Мильтона, Вольтера, Джона Локка, «История упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, биографии Карла XII, Людовика XV и Петра Великого, а также словарь и грамматика французского языка), пополнилась «Заметками об американской политике», в которых Уэбстер ратовал за сильную центральную власть. Автор попытался заключить с Вашингтоном договор: он будет бесплатно заниматься с Нелли и Вашиком в обмен на неограниченный доступ к бумагам генерала. Заподозрив неладное, Вашингтон отклонил его предложение.
В июне в Маунт-Верноне десять дней гостила англичанка Катарина Маколей Грэхем, известный историк. Вашингтон был польщен ее визитом. Они вели долгие серьезные разговоры на политические темы и оказались единомышленниками; генерал даже показал ей свои записи военных времен — «для изучения и увеселения».
Серьезные разговоры Вашингтон вел и с депутатом виргинского Законодательного собрания Джеймсом Мэдисоном, который держал его в курсе политических событий. В свои 34 года Мэдисон выглядел состарившимся мальчиком, к тому же он был небольшого роста и слаб здоровьем. Дамы находили его мрачным, холодным и непривлекательным; в собрании он был не ахти каким оратором, зато в обществе политических союзников и студентов, которым преподавал историю, мог развернуться во всю мощь своего могучего интеллекта и искрометного остроумия. Все его суждения основывались на глубоком анализе предмета.
Гости жаждали рассказов о военных подвигах генерала, но здесь их ждало разочарование: о них гораздо охотнее распространялся Билли Ли, даже в мирное время носивший кокарду. Вашингтон же говорил «об американской войне и своих победах, точно о вещах, к каким он не имеет никакого отношения», удивлялся французский журналист Бриссо де Варвиль. Зато он оживлялся, как только речь заходила о сельском хозяйстве. Вознамерившись сделаться образцовым земледельцем, Вашингтон отказался от выращивания табака и кукурузы и стал внедрять у себя многопольный севооборот, экспериментируя с разными культурами: капустой, репой, рожью, люцерной — и прививками фруктовых деревьев. Он пытался выращивать виноград и делать свое вино, сажал черенки разных растений, присылаемых друзьями. Чтобы не отставать от соседа Джефферсона (еще одного экспериментатора, который, например, одним из первых стал выращивать помидоры), он разработал новый плуг, который одновременно боронил и сеял. С начала 1776 года Вашингтон вступил в переписку с известным английским экономистом Артуром Юнгом, который прислал ему «Анналы сельского хозяйства» в четырех томах, и под его руководством высадил в Маунт-Верноне около шестидесяти разных растений.