Кэтрин попыталась понять слова отца, но, почувствовав, к чему они ведут, в ужасе остановилась на полпути.
- Я думаю, мы скоро обвенчаемся, - повторила она.
Отец снова смерил Кэтрин ледяным взглядом, словно она была ему чужая.
- Зачем ты мне об этом говоришь? Меня это не касается.
- Ах, отец! - воскликнула она. - Пусть даже ты против, неужели тебе совсем безразлично?
- Совершенно безразлично. Если ты действительно выходишь замуж, меня вовсе не интересует, когда, где и из каких побуждений ты это сделаешь, так что не трудись обсуждать со мной свои причуды - компромисса ты от меня не дождешься.
С этими словами он отвернулся. Однако на следующий день он сам заговорил с дочерью, и тон у него при этом был иной.
- Ты не собираешься венчаться в ближайшие четыре-пять месяцев? спросил он.
- Не знаю, отец, - ответила Кэтрин. - Нам так трудно решиться.
- Тогда отложите на полгода, и я свезу тебя в Европу. Мне очень хочется, чтобы ты поехала со мной.
После недавнего разговора Кэтрин была счастлива услышать, что ему "очень хочется", чтобы она что-то сделала, и что отцовские чувства еще не угасли в его душе; она даже вскрикнула от радости. Но тут же Кэтрин поняла, что приглашение доктора не распространяется на Мориса, а в таком случае она, конечно, предпочла бы остаться дома. И все же она покраснела от удовольствия - чего в последнее время не случалось.
- Это было бы чудесно - поехать в Европу, - сказала она, чувствуя, что слова ее не отличаются оригинальностью, а тон - энтузиазмом.
- Ну что ж, превосходно. Значит, едем. Собирайся в дорогу.
- Нужно еще сообщить мистеру Таунзенду.
- Если ты хочешь сказать, что тебе нужно просить его разрешения, проговорил доктор, пронзая ее холодным взглядом своих бесстрастных глаз, мне остается только надеяться на его великодушие.
Кэтрин тронула обида, прозвучавшая в словах отца; из всех речей доктора это замечание было самым изощренным, самым эффектным. Девушка почувствовала, что в нынешнем своем положении должна быть благодарна за такую возможность выказать почтение к отцу. Но ее тревожило также и другое ощущение, и она его наконец выразила:
- Иногда мне кажется, что, раз я поступаю против твоей воли, мне здесь не место.
- Не место? - переспросил доктор.
- Таз я живу с тобой, то обязана тебя слушаться.
- Если ты сама так считаешь, я, право же, не стану спорить! - сухо рассмеялся доктор.
- Но если я не слушаю твоих советов, то мне нельзя и жить с тобой... и пользоваться твоей добротой и покровительством.
Это поразительное рассуждение заставило доктора внезапно почувствовать, что он недооценивал свою дочь; оно поистине делало честь молодой особе, до той поры проявлявшей всего лишь тихое упрямство. Но доктору оно не понравилось, очень не понравилось, и он этого не скрыл.
- Низкая мысль, - сказал он. - Не у мистера ли Таунзенда ты ее позаимствовала?
- Ах, нет! Это моя мысль! - протестующе воскликнула Кэтрин.
- Так держи ее при себе, - посоветовал отец, тверже прежнего уверенный, что ее надобно везти в Европу.
23
Если Мориса Таунзенда не позвали принять участие в поездке, то и миссис Пенимен тоже обошли приглашением, а она, хотя и рада была бы присоединиться к путешественникам, однако - надо отдать ей должное перенесла свое разочарование с достоинством, подобающим светской даме.
- Я охотно поглядела бы на полотна Рафаэля и на руины... руины Пантеона (*10), - сказала она миссис Олмонд, - но с удовольствием поживу несколько месяцев в уединении и покое. Мне надо отдохнуть. Я так исстрадалась за эти четыре месяца!
Миссис Олмонд считала, что брат ее поступил жестоко, не предложив Лавинии поехать с ним за границу, но она отлично понимала, что если целью экспедиции было заставить Кэтрин забыть своего молодого человека, то давать ей в попутчицы его ближайшую приятельницу противоречило интересам доктора.
"Если бы Лавиния вела себя умнее, ей тоже удалось бы повидать руины Пантеона", - думала миссис Олмонд, не перестававшая сожалеть о безрассудстве своей сестры; впрочем, та уверяла, что прекрасно знает эти руины по рассказам мистера Пенимена. Миссис Пенимен, конечно, догадалась о мотивах, которые склонили доктора к заграничному вояжу, и она откровенно поделилась с племянницей своим убеждением, что отец предпринял этот вояж с целью сломить ее верность.
- Он думает, в Европе ты позабудешь Мориса, - сказала она (миссис Пенимен теперь всегда называла молодого человека просто по имени). - Мол, с глаз долой, из сердца вон. Он думает, что новые впечатления изгладят его образ из твоей памяти.
Кэтрин заметно встревожилась.
- Если он так думает, я должна его заранее предупредить, - сказала она.
Миссис Пенимен не согласилась с ней:
- Лучше объявить ему потом! Пусть узнает, когда уже потратится и похлопочет. Вот как с ним надо обращаться!
И уже другим тоном, помягче, добавила, что, наверное, это удивительное наслаждение - среди руин Пантеона вспоминать о тех, кто нас любит.
Отцовская немилость давно уже, как нам известно, причиняла Кэтрин глубокое горе - горе искреннее и великодушное, без примеси обиды или озлобления. Но когда она попыталась извиниться перед отцом за то, что остается на его попечении, а он с презрением отмел ее слова, в горюющем сердце Кэтрин впервые проснулся гнев. Презрение оставило свой след - оно опалило девушку. От замечания о "низкой мысли" у нее три дня горели уши. В эти дни Кэтрин была уже не столь скромна; у нее появилась мысль (довольно смутная, но приятно охлаждавшая рану), что она приняла кару и вольна теперь поступать по своему усмотрению. И поступила вот как: написала Морису Таунзенду, чтобы он встретил ее на площади и погулял с ней по городу. Кэтрин могла себе это позволить - ведь она оказала почтение отцу, согласившись поехать с ним в Европу. Она чувствовала себя свободней и решительней; в ней появилась сила, которая ее поддерживала: страсть наконец всецело и неудержимо завладела Кэтрин.
И вот Морис встретил ее на площади, и они долго гуляли. Она сразу сообщила ему новость: отец хочет ее увезти. На полгода, в Европу; она, конечно же, послушается совета Мориса. Кэтрин втайне надеялась, что он посоветует ей остаться дома. Он же долго не высказывал своего мнения. Идя с ней рядом, он задавал ей бесконечные вопросы. Один из них особенно удивил девушку своей нелепостью:
- А вы хотите поглядеть на все эти прославленные чудеса Европы?
- Хочу? О нет! - с мольбою в голосе сказала Кэтрин.
"О небо, до чего ж она скучна!" - воскликнул Морис про себя.
- Он думает, что я забуду вас, - сказала Кэтрин. - Что новые впечатления изгладят ваш образ из моей памяти.
- Что ж, дорогая, может быть, так оно и будет!
- Пожалуйста, не говорите так, - проговорила Кэтрин, не замедляя шага. - Бедный отец! Его ждет разочарование.
Морис рассмеялся.
- Да, я охотно верю, что ваш бедный отец будет разочарован! Но зато вы повидаете Европу, - добавил он шутливо. - Ловко же вы его проведете!
- Меня вовсе не интересует Европа, - проговорила Кэтрин.
- И напрасно. К тому же поездка, может быть, умилостивит вашего батюшку.
Зная свою упрямую натуру, Кэтрин не надеялась в поездке умилостивить отца, и ее преследовала мысль, что, соглашаясь на путешествие и в то же время не собираясь уступать, она поступает нечестно.
- А вам не кажется, что это будет почти обман? - спросила она.
- Да ведь и он пытается вас обмануть! - воскликнул Морис. - Вот пусть и расплачивается! По-моему, вам надо ехать.
- И так надолго отложить наше венчание?
- Мы обвенчаемся, когда вы вернетесь. Купите себе в Париже подвенечное платье.
И Морис самым нежным тоном стал объяснять ей свою точку зрения. Будет очень хорошо, если она поедет; это докажет, что правда на их стороне - что они благоразумны и готовы ждать. Они уверены друг в друге и могут подождать - чего им бояться? Если есть хотя бы малейшая возможность этой поездкой склонить ее отца к миру, надо использовать эту возможность; в конце концов, он, Морис, совсем не хочет, чтобы из-за него Кэтрин потеряла наследство. Оно понадобится не ему - а ей и ее детям. Он готов ждать; это будет нелегко, но он выдержит. А там, в Европе, среди очаровательных ландшафтов и величественных памятников, старик, возможно, и смягчится; считается, что такие вещи облагораживают человека. Возможно, его разжалобит терпеливость дочери, ее покорность, ее готовность на любые жертвы - кроме одной; и если в каком-нибудь знаменитом городе - скажем, где-нибудь в Италии, в Венеции, - в гондоле, при луне она заговорит с ним и, действуя с умом, сумеет тронуть нужную струну, отец, быть может, прижмет ее к своей груди и скажет, что прощает. Кэтрин необычайно поразил сей замысел, делавший честь незаурядному уму ее возлюбленного; однако успех этого плана представлялся девушке сомнительным, поскольку его исполнение возлагалось на нее. Для того чтобы "действовать с умом" в гондоле при луне, наверное, требовалась искусность, которой она не вполне обладала. Тем не менее молодые люди договорились, что Кэтрин скажет отцу о своей готовности послушно следовать за ним куда угодно и умолчит о том, что любит Мориса Таунзенда пуще прежнего.