Беспокойство овладело великим князем. Перечитал письмо воеводы дважды. И так прикинул, и этак. Ну как Менгли-Гирей воспользуется тем, что русские полки в Литве и, вступив в сговор с Сигизмундом, нападёт на Москву?
Решил Василий отправить в Крым посольство с богатыми дарами, чтоб склонить хана к союзу с Москвой.
Боярин Версень терялся в догадках: час поздний, а его к великому князю призвали. К чему бы? Пока до Кремля доехал, обо всём передумал. Будто и вины за собой боярин не чуял, на литвинов дружину выставил не мене, чем другие. И слова худого на Василия лишний раз сказать остерегался. Коли и молвил, так только при Родионе либо при Вассиане…
В княжеских палатах Версеня встретил дворецкий, угрюмый и спесивый боярин, повёл мимо караульных.
Освещённые восковыми свечами переходы казались Версеню бесконечными. Он спросил заискивающе:
- А что, боярин Роман Ляксандрыч, не чул, к чему осударь зовёт меня?
- Коли б и знал, боярин Иван Микитич, всё одно не сказал. Чать к государю идёшь, от него самолично и прослышишь, - надменно ответил дворецкий.
Версень проворчал в бороду:
- Возгордился Романка. Лопнуть бы тобе от чванства. Дворецкий перед княжеской библиотечной хороминой приостановился, толкнул дверь, пропустил Версеня.
Вдоль стен хоромины окованные рундуки с книгами и пергаментными свитками. Свечи горят яркие. Василий, в домашнем полотняном кафтане до пят, склонился над резным столом. Заслышав шаги, распрямился. Редкие прямые волосы рассыпались по плечам. Вперив в бояр пронзительный взгляд, поманил пальцем:
- Уразумеете ль?
Версень с дворецким приблизились. На развёрнутом пергаменте карта Московии с городами в окружении других государств и земель.
Пожал Версень плечами:
- Не пойму, осударь, по скудоумию.
- Так ли уж по скудоумию? - насмешливо спросил Василий. - Аль не видишь, где Москва, а где Литва? Теперь опустите очи, бояре. - И ткнул пальцем в Крым. - Видите? То-то! Теперь гисторию припомните, набеги ордынские на Москву. А не повторит ли того Менгли-Гирей? - И ответил сам себе: - Может такое сотворить.
Снова склонился над картой, повёл пальцем по пергаменту.
- Для дела ты зван, боярин Иван, важного, государевого. Надобно к Менгли-Гирею посольство слать, уговором с ханом рядиться для мира обоюдного и, коли удастся, звать его на Сигизмунда… Им, ордынцам, хоть и веры нет, но попытаться потребно.
Великий князь взял со стола карту, свернул в свиток, отнёс в шкаф. Потом сказал:
- На тя, боярин Иван, выбор пал послом ехать. Почему на тебя? - и усмехнулся - Потому как любишь ты, боярин, высокоумничать. Вот и кажи ум свой в посольском деле. На добро, с пользой. В Бахчисарае боярина Заболоцкого сменишь. Засиделся он, поди, в посольстве.
Версень с перепугу на колени бухнулся, слёзы из глаз, завопил:
- Помилуй, осударь, немощен я, и кой там до высокоумничанья мне. Не осилю посольство править, не по мне честь. Ослобони, осударь, от такой милости, дай жизнь дотянуть в покое, куда мне! - И замёл бородой по полу.
У Василия от гнева ноздри расширились.
- Вот ты каков, боярин Ивашка? Не по тебе, сказываешь, дела государевы? А в думе задом по скамье елозить по тебе честь? - Задохнулся, рванул застёжки ворота, выдавил из себя хрипло: - Пошёл прочь, смерд, не надобен ты мне еси!
Мал городок Калуга. На одном конце аукнут, на другом откликнется. Узкие, поросшие сорной травой улицы, рубленые избы и боярские хоромы. Церковка и даже княжий терем и те рубленые.
Торговые ряды в городе бедные. Редкий купец с чужой стороны заглядывает в Калугу. Не с руки, да калужанам и торг с иноземцами вести нечем. А уж если заявится такой гость, то разговоров потом на год хватает…
С первым весенним теплом приехал в Калугу Дмитрий. Князь Семён брату рад. Хоть недалеко Калуга от Москвы, а больше двух лет с Дмитрием не виделись, со смерти отца.
Семён и Юрий Василию простить не могут, что отказал им прибавить городов к княжениям. Казанской неудаче радовались. Съехались вдвоём, посудачили: «Спесь Ваське Мухамедка сбил», «Знай, сверчок, свой шесток…»
Дмитрий добрался до Калуги за полночь, и Семёну ни о чём не удалось переговорить с братом. Теперь, несмотря на то, что солнце давно взошло, Дмитрий всё ещё спал. Видать, намаялся в дороге. Семён задержался на крыльце, потрогал рукой затейливую резьбу, погладил точёную балясину и спустился в сад.