Ноне притихла Тверь. Да надолго ли? У них пора межкняжения закончилась, тверской князь Борис Александрович второе лето, как власть к рукам прибрал. Каким-то он князем окажется? Не доведи бог в деда пойдет, нелегко будет Москве совладать с ним…
И мысль внезапная обожгла, соглядатаи донесли, князь не послов своих отправил искать у великого князя литовского союза, сам в Вильно отправился. Живуч же Витовт, на восьмой десяток перевалило, а неугомонен. Спит и видит себя королем великого государства Литовского. Слух был, к императору гонцов слал, чтоб на королевство его венчали. Однако Ягайло, король Речи Посполитой, не допустил до этого.
На память пришло, как за Софьей, невестой своей, бояр в Вильно посылал, тогда Витовт похвалялся, будто шутил, однако за той шуткой истина крылась. Говорил Витовт, князь московский, де, от меня жену получает, однако пусть ведает, я за дочь дорого возьму…
Верил, когда на Псков войной шел, что московские полки с ним стоять будут. Не ожидал, что он, Василий Дмитриевич, псковичам и новгородцам плечо подставит.
Мысль на жену Софью перекинулась. А Софьюшка, хоть и Витовтовна, а крепка в вере православной оказалась и Москве привержена. Теперь, когда по всему чувствуется, уходит жизнь от него, Василия, а великое княжение московское наследует его десятилетний сын Василий, Софья ему надежной помощницей и наставницей будет. Коли надо, она и отцу своему Витовту отповедь даст. Да и бояре верные с Василием останутся: тот же доблестный Федор Басенок, Ряполовский, Старков, Михайло Борисович Плещеев. Он и дела посольские улаживать умеет. Лучшего советчика, чем он, не сыскать, хитер и изворотлив.
Василий Дмитриевич насторожился. Так и есть, снегирь, пташка божья, под окном зачирикал. Видать, к оттепели. Улыбнулся. Еще в пору детства любил смотреть, как снегири стайкой порхали по заснеженным веткам, весну чуяли. Весну, пору пробуждения жизни… Жизнь, жизнь. Как он, Василий, всегда радовался ей, радовался всему живому, первым распустившимся листьям, первым цветам…
Неожиданно на память пришла та ночь, когда ему довелось ночевать в крестьянской избе. Тогда тоже была зимняя пора. Он лежал на лавке, укрывшись шубой. В избе вдруг зашевелились, зажгли жировую плошку, и князь увидел, как хозяйка внесла из хлева маленького, еще мокрого от материнской утробы теленка, спустила наземь, на устланную солому. И тут с полатей спустились один за другим трое хозяйских детишек. Обступили новорожденного, а он дрожал, стоя на раскоряченных ножках, тыкался в их ладошки… Женщина принесла в ведерке молока, принялась поить телка и прогнала ребятишек…
Князь понял, он заночевал в крестьянской избе в пору отела, в радостную пору, когда пополнялось крестьянское хозяйство. Довольна крестьянка, будет во дворе корова, будет молоко. Так и бортник радуется, снимая пчелиный рой с дерева…
Пришел отрок, внес тазик и кувшин с водой. Помог князю встать, облачиться. Потом полил из кувшина и дождавшись, когда тот утрется льняным полотенцем, удалился.
Князю есть совершенно не хотелось. Раньше, бывало, ото сна отойдя, торопился в трапезную, а ныне от всего съестного воротит.
Вошла старая боярыня Матрена, внесла ковшик теплого, парного молока с медом, поставила на столик, крытый льняной скатертью, сказала участливо:
– Испей, голубь мой. Эко болезнь тя истрепала.
Голос боярыни вернул в далекую, далекую пору, когда его, тогда еще малого отрока эта же боярыня Матрена, совсем молодая, пригожая, по утрам потчевала молоком с медом.
Василий Дмитриевич улыбнулся ей благодарно:
– Спасибо, матушка Матрена. Памятны мне твои ласки, хоть и далеки они теперь.
– А поди забыл боярина Илью? Он тя в твои годы детские на коне учил держаться. Бывало, посадит охлюпком, а ты молодцом держишься за гриву. Однако кричал, когда конь на водопой пойдет и голову над корытом наклонит.
Князь рассмеялся:
– Я, матушка, опасался через голову в колоду с водой упасть…
Закрылась за боярыней дверь, а князь несколько глотков молока из ковшика испил, как вошла великая княгиня. Софья Витовтовна поклонилась, спросила участливо:
– Как почивал, князь мой, сокол?
– Ох, Софьюшка, был сокол, да отлетался.
Она нахмурилась:
– К чему ты так, как хворь прилепилась к те, так и отстанет. Аль Самуилу не веришь?
– Не на все Самуил разумен. На Господа полагаюсь, на него надежда.
Княгиня уселась в кресло, Василий Дмитриевич смотрел на жену влюбленно. Молодая, всего-то немного, как за три десятка лет перевалило, красива, хоть и крупна в теле, в отца Витовта удалась.