Где же ей взять наружностью против Симочки! А все-таки, когда она здесь жила перед тем, как в
Петербурге в «стриженые» сбежала, ст/оящие молодые люди почитали ее больше, чем Симочку, хоть она и по учению-то шла всегда позади.
Не хотела Матрена Ниловна помириться и с тем, что «святоше» достанутся, быть может, большие деньги, — она не знала, сколько именно, — а Симочке какой-нибудь пустяк. Ее душу неприязнь к Калерии колыхала, точно какой тайный недуг. Она только сдерживалась и с глазу на глаз с дочерью и наедине с самой собою.
Все это было как будто и грешно, а греха она и боялась и не любила по совести. Но ежеминутно она сознавала и то, что не выдержит напора жалости к дочери и ревнивого чувства к Калерии. Если представится случай поступить явно к выгоде Симочки, — она не устоит.
— Зачем же откладывать? — заговорила немного погромче Серафима и бросила долгий взгляд в сторону двери, где через комнату лежал отец. — Ежели папенька проснется да посвежее будет… вы бы ему напомнили. А то… не ровен час. Он сам же боится. стр.89
Говорить дальше в таком же смысле Серафиме тяжело было. Она переменила положение своего гибкого и роскошного тела. Щеки у нее горели.
— Как жарко!
Этот возглас был для нее большим облегчением.
— Ты бы шляпку-то сняла, — заметила Матрена Ниловна. — Вон она какая у тебя, прости Господи, ровно улей какой.
И мать тихо засмеялась.
Пока Серафима вынимала длинные булавки из волос и клала шляпку на стол, Матрена Ниловна, оправив концы платка, как бы про себя выговорила:
— Известное дело, зачем откладывать. Каков-то он, голубчик, проснется?..
Ей уже представлялась «шкатунка» из красного дерева с медными бляшками и наугольниками с секретным ящиком старинной работы… Там лежит капитал Калерии. И сдается ей, что Ефим Галактионыч поручит ей распоряжение этими деньгами.
Дрожь повела ей плечи, а в комнате было не меньше двадцати градусов.
Дверь из передней приотворили. Показалась "головка"
Аксиньи.
— Матушка, — долгим шепотом протянула она, Ефим
Галактионыч, никак, проснулись. Слышала я, кашлянули.
— Хорошо, — хозяйским тоном ответила Матрена Ниловна. — Скажи им: Серафима, мол, Ефимовна приехали.
Мать и дочь поглядели одна на другую и встали с дивана.
XXIII
В конце девятого часа Серафима ехала домой.
Пролетка медленно поднималась по "дамбе", — так называют мощеную дорогу от набережной в город.
Фонари только что начали зажигать. Небо висело густое и низкое, полное звезд.
На одну звезду с изумрудным блеском вдумчиво смотрела Серафима.
Все обошлось хорошо, лучше, чем она могла желать. стр.90
Отца она видела в темноте его чуланчика. Он лежал целый день в угловой каморке без окон, где кровать приткнута к стене, и между ее краем и стеклянной дверью меньше полуаршина расстояния. Мать сколько раз упрашивала его перебираться в комнату, где они когда-то спали вместе, но он не соглашался.
В каморке было так темно, что она не могла отчетливо разглядеть отцовского лица, заметила только, что оно раздулось; грудь была обнажена сверху; косой ворот рубашки откинут.
Отец полусидел в постели, прислонившись к высоко взбитым подушкам. Показалось ей, что борода еще поседела, и глаза смотрели на нее гораздо мягче обыкновенного.
Небывалое волнение охватило ее, когда она наклонилась к нему и взяла руку, уже налитую водой, холодную. Перед ней полумертвец, а она боится, как бы он не проник ей в душу, каким-нибудь одним вопросом не распознал: с какими затаенными мыслями стоят они с матерью у его кровати.
— Дочка, — перехваченными звуками говорил ей отец, — ты на меня не ропщи!
— Папенька! Что вы! — смогла она ответить и против воли заплакала.
— Не моя вина, милая… Времена не те… все пошло на умаление.
— Чего тут, Ефим Галактионыч! — вмешалась мать. — Н/ешто она что?.. Уж ты не расстраивай себя… без нужды. Полегче тебе с/едни, вот бы и сказал нам, какое твое желание.
Мать не договорила. Она слышала ее голос сбоку и немного сзади от себя.
"Догадается! — подумала Серафима. — Как бы не испортить всего!"
Но отец сам потребовал шкатулку. Она помогла матери достать ее из-под столика в проходной комнатке, отделявшей гостиную от каморки, где лежал отец.
Шкатулка показалась ей чрезвычайно легкой, должно быть, от возбуждения. Они обе держали ее перед отцом.
Он дрожащими и налитыми пальцами достал ключ с цепочки, висевшей у него на груди, и долго не мог отпереть. Наконец пружина музыкально прозвенела, и крышку он откинул с их помощью. стр.91