Ленька прислушался. Тишина кругом, только птицы где-то заливаются да изредка охрипший «Стенька Разин» курить просит.
А дядька аж подпрыгивает.
— Во дают! Это сорокамиллиметровые по «мессерам» шуруют. Хорошие пушки. «Бофорс» называются.
Ленька чуть отодвинулся, а у дядьки голос замирает:
— Во! Во! Опять ударили. Залпом!
Хромой умолк, блаженно закрыл глаза.
Ленька толкнул его:
— Дядя! Передайте вот это Лосеву.
Хромой послушно взял сверток и побрел к шестому корпусу.
Ленька подлез под забор. Услышал прощальное:
— Дайте закурить Стеньке Разину!
Сегодня у Тамарки день рождения, и Ленька двинул к дальнему болоту. Подарочек он ей придумал — будь здоров.
Ленька сроду и не знал, что это любовь. Просто хотелось что-нибудь хорошее для Томки сделать. А теперь… Вроде бы ничего особенного, а внутри екает.
Чем дальше за речку уходил Ленька, тем больше цветов попадалось под ноги. Одна поляна была сплошь бело-желтая. А по краям поляны кружевной стеной белели березы. Ух, красотища!
К дальнему болоту Ленька пришел, когда солнце уже клонилось к закату. Он поглотал студенющей воды в роднике, разделся и полез в смрадную топь.
Камыши качались у самой середины в чистой воде.
Ленька проворно прыгал с кочки на кочку. Зеленые держалки всхлипывали под ногами и шевелились, как живые. Не успевала кочка утонуть, как Ленька перепрыгивал на другую. Он прыгал и успевал коситься на приближающиеся камышиные булавы. Чуть в сторонке от подруг высилась темно-бархатная красавица.
— Томкина камышина! — решил Ленька.
Он притормозил на большой кочке. Это была даже не кочка, а маленький шевелящийся островок. Ленька смотрел на камышину, а островок медленно тонул под ним. Черная вода обхватила ноги, дошла до пояса.
Ленька лег на черноту и поплыл к камышине. Живот царапала невидимая цепкая трава.
Ленька сломал под водой стебель и поплыл обратно. Камышина мешала плыть — Ленька сунул ее в рот. Стало трудно дышать, в нос что-то попало.
Он хотел передохнуть у всплывшего островка, даже взялся за него рукой, но за ноги ухватилось что-то липкое и противное.
Ленька бросился к берегу. Он отчаянно колотил по воде руками и чувствовал, как силы оставляют его. Когда в рот попала вонючая жижа, Ленька выпустил камышину. Обессиленный, лег животом на кочку. Та медленно тонула. Ленька успел передохнуть. Поплыл, пополз…
Его голова лежала на траве, а тело в черной хляби. Ленька с трудом повернулся на бок. Раскрыл липкие веки. Томкина камышина, обломанная почти под самую булаву, приткнулась к травянистой кочке. На бархатной головке мирно покачивалась парочка влюбленных голубых стрекозок.
Ленька вытянул из болота ноги. Дополз до родника и жадно напился. Ополоснул лицо, встряхнулся.
А камышина оторвалась от кочки и медленно уплывала — ветерок дул.
Ленька тяжело поднялся и настырно шагнул в воду.
…В темноте с камышиной в руках он подошел к Томкиному бараку.
В огороде услышал голоса, потом песню.
Ленька открыл калитку, прошел в огород.
Перед освещенным окном виднелся стол, за ним сидели ребята.
На подоконнике стоял патефон и шипела пластинка — пела Шульженко.
Длинный парень в ремесленной форме сидел с Томкой и лихо подпевал Клавдии Ивановне.
Парень пел, а сам держался под столом за Тамаркины пальцы.
Потом подхватили все: Алька Кузин, и Нюська Остроумова, и Юрка Криков, и Вовка…
Только братишка Сашка был верен себе — уплетал за обе щеки розовый кисель, а вслед ему засовывал в рот пучки зеленого лука.
Ленька подошел к столу. Спросил Тамарку:
— Это кто? И. М.?
Длинный парень поднялся, показал на петлицы:
— Не видишь? А ты кто?
Ленька смотрел на Тамарку, а Тамарка виновато смотрела на камышину.
— А я, выходит, никто, — сказал Ленька парню и выдернул из-за стола братишку.
— Пошли домой.
— Там еще киселя столько… — захныкал Сашка.
Хрустела картофельная ботва под ногами братьев.
— Окучивать пора картошку, — сказал Ленька и забросил камышину в темноту.
Житье у Лосевых без Красоткиного молока стало совсем никудышным. Вроде бы много ли — два литра молока на четверых, а держались, даже отцу в больницу относили, Доходягу подкармливали.
А теперь совсем худые времена наступили.
Крапива сделалась жесткой и невкусной, до свежей картошки было еще далеко. А хлеба не хватало. Дед и Ленька с Сашкой получали по триста граммов, мама — четыреста. Выходило — маленькая буханочка с довеском… Не пухли Лосевы, но голодали.