— Вот это и здорово! Мы же вдвоем работали, целый день вдвоем… А горести и беды никуда от нас не денутся.
Так и сказала «от нас».
Папа приехал из госпиталя совсем другим человеком. Может быть, время пришло ему выздороветь, а вернее всего, волшебные руки профессора Разноцветова помогли, только теперь Иван Алексеевич сделался человеком серьезным и рассудительным.
Ему предложили встать на партийный учет в артели «Красная охрана».
Но мама уговаривала со всеми документами идти в гороно.
Только сейчас Ленька узнал, что его отец не просто раненый-контуженый фронтовик, а что он перед самой войной заочно кончил педтехникум и имел профессию учителя. И вот теперь мама настаивала на том, чтобы он шел работать в школу, а папа колебался.
Он колебался до тех пор, пока ему где-то там, очень высоко, твердо не обещали, что его четырехглавая семья — он сам, жена и двое сыновей — получит комнату в семнадцать квадратных метров в благоустроенной трехкомнатной квартире. И в квартире этой будет туалет, и горячая вода, и даже ванна с титаном, который нагревается от совсем маленькой охапочки дров. И прямо над ванной будет возвышаться душ, такой же, как в настоящей бане.
Квартиру обещали осенью в квартале «Д», когда он будет сдан.
Получалось интересно: не было кварталов «А», «Б», «В», даже «Г», а «Д» почему-то был. Был еще «тридцатый» квартал, наспех построенный в начале войны из бревен и досок, был «двадцать шестой», состоящий из шлакоблочных одноэтажных длинных бараков, был кирзавод, Нахаловка, но во всамделишную силу входил, основательно строился Соцгород, и в первую очередь квартал «Д». Или пленным пообещали что-то, или сами они чуяли, что домой их скоро отпустят, или, может, поотъелись немножко, только трудились пленные немцы теперь по-ударному, по-стахановски.
Папа обложился какими-то книжками и целыми днями готовился к своей будущей работе.
…А Сашку Лебедева перевели в отдельную палату.
Ходить теперь к нему разрешали чаще. Выдавали тапочки, халат.
В этой палате перебывали почти все слесаря из ШИХа, только Козлов не ходил. Зато был Ваня Фролов. К великой радости Саши Фролов пронес под халатом шахматную доску. Они уже было расставили фигуры, но медсестра сгребла без разбора королей и пешки в доску и вместе с ней выставила на улицу Фролова.
Чаще всех у Лебедева бывал Ленька.
Как-то Сашка, неестественно разрумяненный, оживленный, сообщил Леньке:
— Через неделю мне сделают операцию. Понимаешь, врач так и сказал: соотношение фифти — фифти.
— Как это? — не понял Ленька. И еще его смущало то, что Сашка это говорит ему одному, хотя только что в палате были и Женька Бурцев, и Борька Жабаров. При них он не сказал, а ему вот…
— Это половина на половину — так доктор объяснил, — рассказывал Сашка. — Понимаешь, я могу выжить… но могу и помереть, Ленька. Да ты не морщись, не маши руками, я ж с тобой о самом серьезном, о самом главном, ты же один у меня настоящий друг… Лень, а Лень… чуть чего, вы черкните там, что я из Ленинграда…
— Где черкнуть?
— На могилке, где еще! На фанерке, на дощечке. Ой, дурак, чего ты хлюпать носом собрался? У меня и просьба-то так, на всякий случай. Я еще вас всех переживу… А если, Леня, ты встретишь когда-нибудь Аллу Кильчевскую, скажи ей… скажи, что она… здорово играла в шахматы. Ты все понял?
Ленька вышел из палаты к поджидавшим его Женьке и Борьке.
Но еще какой-то паренек поджидал Леньку. Он стоял в сторонке и гнусаво звал:
— Дядя Леня, на минутку!
До Лосева не сразу и дошло, что это он «дядя Леня».
Ленька подошел к гнусавому пацаненку, что-то знакомое показалось ему в этих нагло-наивных больших глазах.
— Дядя Леня, мне сказали, чтоб я тебя привел, сказали, что ты пойдешь, не сдрейфишь.
— Ах ты, порося блатная! — пацаненка ухватил за шиворот Женька Бурцев. — Лень, этот же гаденыш нам с тобой песок в глаза на танцплощадке сыпал!
— Че тянешь? Слабину почуял? Попишу! — пацаненок вдруг стал противным, глаза сделались маленькими и злыми.
— Пойдем, — сказал Лосев пацаненку.
— Лень, да ты что? Тогда и мы с тобой! — шагнул вперед Боря Жабаров.
— Одному велено, — подал голос блатной дитятя.
— Спокойно, ребята, я один пойду.
— Федька же Царь тебя заманивает! — закричал Бурцев.
— Они приглашают, — снова прогнусавил лупоглазый парнишка.
Шли долго.
Сначала молчавший всю дорогу пацаненок шел берегом речки, потом вдруг повернул к Дежневке, кивнул на один из добротных старых домов:
— Тут, — а сам, не задерживаясь, прошел дальше.