Когда тетя Наташа ушла, Алик снова натянул перчатки. Уныло ткнул мешок:
— Все равно меня Слон когда захочет, тогда и отлупит.
Аркаша вроде как не слышал, сказал Аркаша:
— Пойдем, Алик, поможем Марине морковь полоть.
— Чего ей помогать, у нас ведь не колхоз.
— Дак Марине же…
Они втроем допалывали огромную гряду, когда появилась тетя Наташа:
— Ой, ребята! Мне же вам платить нечем.
— Нам платить не надо, — сказал Аркаша.
— Мы — отряд, — перевел дух вконец изнемогший Алик.
Тетя Наташа засуетилась:
— Что соседи-то скажут, господи. Погодите. Я хоть молоком студеным вас угощу.
Маринка тоже побежала к дому. Ведра из сенок выхватила. Кричит:
— Вы кончайте, ребята, а я воды пока натаскаю. Потом снова боксерить пойдем.
И нет уже Маринки. Только ведра прогремели внизу, в ельнике.
Обратно она примчалась без ведер:
— Они опять там грабят!
Расспрашивать было некогда. Аркаша и Алик припустили вниз, к Вихляйке. Сзади пыхтела Маринка. Слышались крики тети Наташи:
— Марья! Куда опять, сатана?! Ведра где-е?..
У осокоря ребята залегли. Отдыхивались, смотрели вниз.
— Без команды не вскакивать! — приказал Аркаша.
На середине Вихляйки покачивался плот. Заложив руки за голову, на нем лежал Васька Слон. Ногу правую на согнутое левое колено положил.
Рядом стоял Вадик. Из-под ладони вдаль смотрел. Рожа у Вадика — счастье сплошное. На плоту груда одежды навалена. А по берегу метались городские мальчишки, кричали вразнобой:
— Отдайте, пожалуйста, мои штаны!
— Мне же от бабушки влетит!
Городскую мелкотню возглавлял тот самый Бородатый длинный парень.
Вадик прокричал на берег условия:
— Пусть Борода нам свой ножик отдаст!
— Я отдам, я, честное слово, принесу! — встрепенулся Бородатый. — Я вообще с вами подружиться хочу. Слышите, Вася?
— Отдай ты им, а то крику на всю речку, — разрешил Слон.
Вадик покидал в воду одежду. Мальчишки с гиком и гамом вылавливали свои штаны и рубахи.
— А мои брюки? — спросил Бородатый.
— Поклянись, что вместе с ножом марки принесешь, — заявил Вадик Марочник.
— Принесу, честное слово.
— Че оно, слово-то. Ты скажи «гад буду».
— Гад буду!
— Ты и так гад, гад и трус! И никакой ты не пионервожатый, — взъерепенился вдруг маленький чернявый мальчишечка.
— Пора! — скомандовал Аркаша. — За мной! — и он покатился к воде.
— Ура! — закричал Алька, бросаясь вслед за Аркашей.
— Оперкотом их, оперкотом! — бесновалась сзади Маринка.
— Тревога! Полундра! — почему-то радостно закричал Вадик. — По левому борту неприятель!
Слон кинул одежду Бородатого в воду. Подальше от плота постарался. Штаны и рубашка быстро тяжелели. Не подбери их — утонут. Ребята бросились подбирать.
А пиратский плот уходил вниз по течению.
Феня Нестерова с годовалой девчушкой на руках сидела во главе стола. А стол облепили Эльдар, Матильда и Рем с Ромулом.
Табуретка рядом с Феней была свободна. Она явно предназначалась для Худышкина.
Николай Иванович колдовал над кипящим эмалированным ведром. Он помешивал в нем деревянной струганой палкой.
Ребята за столом изнывали от нетерпения. Наконец Николай Иванович повернулся к столу и торжественно провозгласил:
— Сейчас, уважаемые товарищи короеды, я вас угощу невиданной вкуснятиной. Ее заготавливают для коровушек-буренушек, чтобы они молока больше давали. А дядя Коля подумал, дай-ка я угощу этой штукенцией короедов-нестерят, пусть они ее съедят и скорей большими вырастут. Опа!
Николай Иванович начал ловко вычерпывать шумовкой дымящиеся початки кукурузы. Скоро целая золотая гора стояла посредине столешницы.
— А ну, ребята-нестерята, ешьте давайте, только не обожгитесь.
И началось пиршество.
Феня весело глядела на свою ребятню, подсказывала:
— Матильдочка, Рема, молоком, молоком запивайте.
Рем шустро выковыривал острыми зубиками янтарные зерна, нашептывал Ромулу:
— Слышь, Ромка! Мы завтра с тобой этой кукурузы целую гору натырим, да?
Ромка согласно мотал головой, продолжая урчать над початком.
— Кошмар какой, — притворно ужасалась Феня, — можно подумать, мои дети, как волчата, голодные.
— Новая еда, — объяснил Худышкин, — незнакомая. Ну, и подсолил я удачно, действительно вкусно.
…Потом они сидели на кухне вдвоем. Николай Иванович рассказывал:
— Эвакуацию я плохо помню. Одни мамины глаза в памяти остались. Большие-большие грустные глаза. Она больной ехала, все остатки еды мне скормить пыталась. Умерла где-то в дороге, а хоронили ее здесь, в Васиной Поляне. Это я запомнил. И как жалели меня люди, до сих пор помню.