«А что поделать, если Кира — взрослее тебя?» — Скривился Ложка, — «Она еще ничего не подожгла и никого не обожгла; она делает все, что ей скажут, и она…»
— Знает свое место?!
«Успокойся!» — Вскинул руки в примирительном жесте Ложка, — «Я этого не говорил».
— Я не знаю, чего ты хочешь добиться, позволяя мне рассмотреть дело рук моих со всех ракурсов, но Ха свидетель, это ты сейчас делаешь себе хуже. Иди, под холодную воду сунь, пусть Кира перевяжет, такая послушная. Может, подует, так пройдет! — Ковь скрестила руки на груди. — Я — устала, и я не способна учиться сегодня. И я не хочу тебя видеть. Ты этого не говорил, потому что ты никогда не скажешь мне этого в лицо, а? Это же невежливо, не по этикету. Если плюнешь, так за спиной, зато смачно. — Какая-то часть Кови с ужасом слушала ее собственные слова, не в силах остановить истерику, — Все вы такие, как в морду плюнуть, так стыд-то и просыпается…
Она даже сбилась на бабкины слова и бабкин говор. И с ужасом слушала, что именно бабка говорит ее губами.
Она впервые смогла отвести взгляд от его рук и посмотреть в его лицо. Он побледнел, губы вытянулись в тонкую ниточку…
Ложка был в ярости.
«Это — твоя благодарность?»
— Ты сам мне предложил. — Непреклонно сказала Ковь. — Думаешь, я поверю хоть на секундочку, что это ради моего блага?
Отступать было просто некуда.
«Надеялся, что из тебя хоть что-то получится», — Ложка, выпрямившись, смотрел на нее с какой-то недосягаемой высоты, — «Но ты безнадежна». — Он развел руками, — «Ты и вправду так думаешь? Я, по-твоему, настолько…»
— Бездушный сухарь. — Отчеканила Ковь. — и я устала, устала, устала от этого. Кто я тебе — игрушка? Инструмент навроде метательного ножа? Ты вообще хоть раз разговаривал со мной не об учебе, а? Потому что я для тебя пункт в списке, крестьянка А в задаче. Когда-нибудь ты поставишь напротив «обучить крестьянку» вожделенную галочку; сейчас — уходи.
«Уже».
Ложка не стал спорить, хотя Ковь искренне на это надеялась. Она наговорила столько гадкого и несправедливого, и она знала, что наговорила гадостей, но почему-то никак не могла остановиться.
Она так устала чувствовать себя виноватой.
Она так устала не справляться.
Так устала от прогулок в тишине, когда она боялась заговорить, чтобы не ляпнуть глупость, а Ложка смотрел на реку и на диковинки, иногда вежливо спрашивая про день в Школе или погоду, но совершенно не интересуясь ответами!
Ковь показала его спине неприличный жест.
Ушел?
Ну и пошел он… к Ха!
«Пришла весна: тронулись лед, Ковь и Ложка».
Васка улыбнулся. Перечитывать Кирочкино письмо было забавно. Совсем не то, что Ложкино лаконичное: «Денег нет, мельницу не строй». Ни привета, ни прощанья, ни, хотя бы обоснования, куда вдруг делись те деньги, которые были.
Явно не были потрачены на учителей для Кирочки.
Вчера его поймала по пути из дальней деревни русалка и вручила оба письма. Васка подозревал, что у русалок какой-то свой способ обмена сообщениями… да и не только сообщениями. Не даром Кира оказалась у дома Фылека, стоило тому случайно активировать амулет.
И недаром на письме Ложки стояла вчерашняя дата, хотя обычные письма из столицы шли около двух недель.
А ехать и того дольше, хоть Васка и выехал налегке, взяв с собой только дорожную сумку, меч, немного денег и письма, а так же расчеты, которыми планировал доказать брату, что если денег на мельницу не найдется, то они очень быстро перестанут находиться вообще. Загонять Шалого, как загоняли почтовых лошадей, Васка точно не собирался.
Потеряет он не больше трех недель, которые и так были бы потеряны: в замке ждет отмашки толковый парнишка, то ли внук, то ли правнук Выхая. Он знает о русалках, и стоит Васке упросить Кирочку отправить нужное письмо — и строительство начнется, если, конечно, паводок к тому времени спадет и земля чуть подсохнет. Как и планировалось.
Васка поморщился. Не совсем как планировалось: вообще-то изначально отмашки должен был ждать племянник Выхая, Герек, староста Осокинки. Осокинка как раз стояла на хорошем месте около реки, и поставить рядом мельницу, а кого-нибудь из многочисленной Герековой родни — мельником, казалось Васке замечательной идеей… до тех пор, пока Герек не проворовался.