Наступила ледяная тишина.
– Надо так надо, – поспешно поправился Митя и тоскливо взглянул на часы, украшавшие ослепительно белую изразцовую стену конторы. Недавно здесь размещался мясной магазин, могучие крюки, рассчитанные на тяжесть свиных и говяжьих туш, торчали между канцелярскими шкафами.
Часы показывали семь десять.
– А помнишь, как он Гусарову явился? – спросил Лобода.
Инженер Бибиков вздрогнул. Он откровенно клевал носом. От хронического недосыпа заместитель по техчасти выглядел неумытым, алчущим опохмелки отставным актером, и ни интеллигентная стеклянно-серебряная бородка, ни старомодная ленточка пенсне не могли сгладить этого впечатления.
– Помнишь, Гусарову явился? Свая ни туда, ни сюда, Гусаров кроет по-церковнославянскому. А он – вот он и он. Другой бы сгоряча за нецензурку, а он: «С тебя гривенник, Гусаров». – Губы Лободы задрожали, и он полез в карман за платком. – Вот она где, чуткость, – проговорил он умиленно. – Вот она где!
– Титан, титан! – бормотал Бибиков. – Ничего не скажешь!
– У них комсомольцы назначили штраф за матерщину, – робко пояснил Митя.
– У них, понимаешь, комсомольцы наложили штраф на матюки, – объяснил Лобода, игнорируя и Митю и его комментарии. – Вот он и говорит: «С тебя гривенник, Гусаров».
Возникло молчание. Каждый, как пишут в нынешних романах, думал о чем-то своем.
– А совещание в горкоме! – испугавшись, что чуть было не забыл исторического факта, воскликнул Лобода. – Гусаров докладывает: «Заложение – шестнадцать шестьдесят». А он без шпаргалки, с лету: «Не шестнадцать шестьдесят, а шестнадцать шестьдесят пять».
– Самородок! – откликнулся Бибиков.
– В чем и дело! – подхватил Лобода. – Небось заложение нашей шахты лучше тебя знает… Да, товарищи, учтите, станет здороваться – руку крепко не жать! Есть такое указание!.. А на двадцать первой, помнишь, что учудили? Лампочки выкрутили, чтобы не видать было. А он идет в темноте и дает конкретные указания. Ему света не надо! Без свету скрозь землю видит. Даром что на строителя не учился!
Товарищ Шахтком принял положение «смирно» и сказал:
– Не случайно страна назвала его Первым Прорабом!
Он был заикой. Самая простая фраза, особенно если она начиналась на «н», давалась ему с трудом. И все же смолчать при таком разговоре он не решился. Его молчание могло быть неправильно истолковано.
– Он, говорят, сапожником был при царе, – старался восстановить расположение начальства Митя.
Лобода туго обернулся. Во взгляде его было что-то болезненное. Так мать, жалеючи, смотрит на неудачное чадо свое.
– Воду проверил? – спросил он скорбно. – В бачках хоть вода-то у тебя есть?
– Вода есть, Федор Ефимович. Только возле сто пятой кто-то кружку унес.
– Что значит – унес? Она на цепке.
– Оторвал и унес. Совместно с цепкой. Я, Федор Ефимович, велел все молотки, какие есть, запустить. И с долотами, и без долот. Для шума.
– А вот это ты… – начал было Лобода, но дверь хлопнула.
И снова Товарищ Шахтком застыл в неподвижной стойке, снова начальник забыл, что хотел сказать, и снова в контору вошел не тот, кого ждали.
В конторе появилась Чугуева.
Работала она возле воды, на гравиемойке. Грузную, крупнокалиберную фигуру ее обтягивал дефицитный каучуковый комбинезон, и она чем-то смахивала на водолаза. На ней были плоские, как лопаты, рукавицы и каучуковая штормовка. Вразвалочку, будто одна нога в туфле, а другая босая, протопала она, чмокая дырявыми сапогами-метроходами, мимо начальства и нелепо встала посреди зала.
– Куда, куда! – вскрикнул Лобода, с ужасом взирая на рубчатые следы, заляпавшие пурпурную ковровую дорожку. – Куда, куда! Куда, куда, куда!
Дорожка была выпрошена взаймы в соседней библиотеке и тянулась от порога до ампирного кресла по кратчайшему расстоянию.
– Николай Николаевич! – кричал Лобода. – Ну чего же вы? Что за безобразие? Кто это?
– Наша. С мойки, – отозвался Бибиков. – Простите, матушка, а без спросу врываться не полагается.
– Врываются, понимаешь! – воскликнул Лобода.
– Прошу немедленно выйти, – продолжал Бибиков. – Будьте любезны. У нас срочное совещание.
– Совещание, понимаешь! Врываются!
Чугуева бессмысленно глядела в воздух и не двигалась с места.
– Что с вами? – спросил Бибиков с опаской.
Он иногда нанимал Чугуеву мыть полы в своей квартире. Увидев, кто подошел, она радостно засопела.
– Просьба, – проговорила она низким приятным голосом, сняла рукавицу и вытащила из нее грязный лоскут бумаги.
– Просьбы, голубушка, подают бригадиру. – Бибиков тряхнул бумагу за уголок. Листок развернулся. – А бригадир перешлет начальнику шахты…
– А ну их! – Чугуева махнула на Лободу рукавицей. – Мне их не надо. Мне самого надо.
Митя оцепенел. Похоже было, что она всерьез приняла его бодрую шутку.
– Кого самого? – вскинулся Лобода. – А ну давай, очистить помещение. Давай, давай! Сейчас совещание прибудет… Тьфу! Совещание будет! Давай, давай, давай!
– Так у меня же просьба, – проговорила Чугуева.
– Хорошо, хорошо, голубушка, – ворковал Бибиков. – Будьте любезны. Просьбу рассмотрим. А вы будьте любезны.
– Рассмотрят просьбу! – восклицал Лобода. – Давай отсюда! Давай, давай… Давай, давай, давай! Будьте любезны! Давай, давай!
Чугуева стояла как вкопанная.