Выдвинулся дымящийся кофейник и графины с ликерами.
Повинуясь другому жесту, на полу выросли надувные кресла. Доктор Т'мварба повернулся к входной двери, она щелкнула, скользнула в сторону, и на пороге появилась Ридра.
— Кофе? — он подтолкнул кофейник, силовое поле подхватило его и мягко поднесло к Ридре. — Чем ты занимаешься?
— Моки, это... Я?..
— Пей кофе.
Она наполнила чашку, поднесла ее ко рту:
— Нет ли чего-нибудь успокаивающего?
— Шоколадный или кофейный ликер? — он извлек две маленькие рюмочки. Как ты думаешь, можно успокоить себя спиртным? Ах, извини, я еще не совсем пришел в себя после обеда. Собиралась компания...
Она покачала головой.
— Просто какао.
Крошечная рюмочка последовала за кофе по силовому лучу.
— У меня был ужасно трудный день, — он потер руки. — Никакой работы: собрались гости на обед и спорили весь день, а потом меня замучили вызовами. Я лег спать только десять минут назад, — он улыбнулся. — А как ты провела вечер?
— Моки, это... это было ужасно.
Доктор Т'мварба глотнул ликер.
— Хорошо. В противном случае я бы тебе никогда не простил, что ты подняла меня с постели.
Ридра непроизвольно улыбнулась.
— Я в-все... всегда могу рас-с-считывать на твое с-сочувствие, Моки.
— Ты можешь рассчитывать на мой здравый смысл и убедительный совет психиатра. А сочувствие? Извини, но не после полуночи. Садись. Что случилось? — взмахом руки он пододвинул кресло к Ридре. Край сиденья легко ударил ее под коленки и она села. — Перестань заикаться и рассказывай. Ты преодолела это, когда тебе было пятнадцать лет, — его голос стал мягким и убедительным.
Она отхлебнула кофе.
— Шифр... Помнишь, я работаю над шифром?
Доктор Т'мварба опустился на широкий кожаный диван и откинул назад седые волосы, все еще взъерошенные после сна.
— Я помню, что тебя попросили поработать над чем-то для правительства. Ты довольно пренебрежительно отозвалась об этом.
— Да. И... в общем, это не код... это язык. Как раз сегодня вечером я-я разговаривала с главнокомандующим, с генералом Форестером и это случилось... Это случилось, и я знаю!
— Что ты знаешь?
— Точно как в прошлый раз, я знаю, о чем он думает!
— Ты читаешь его мысли?
— Нет. Нет все было как в прошлый раз! Наблюдая за ним, я могла рассказать, что он будет говорить...
— Ты уже пыталась раньше объяснить мне это, но я до сих пор ничего не понимаю, если только ты не имеешь ввиду какой-нибудь вид телепатии.
Она покачала головой.
Доктор Т'мвбара сплел пальцы и откинулся на спинку дивана.
Внезапно Ридра сказала ровным голосом:
— У меня есть кое-какие идеи насчет того, что ты пытаешься выразить, дорогая, но ты должна высказать это сама. Именно это ты хотел сказать, Моки, не правда ли?
Т'мбвара вскинул седые брови.
— Да. Именно это. Ты говоришь, что не читаешь моих мыслей? Ты показывала это мне дюжину раз...
— Я знаю, что пытаешься сказать ты, а ты не знаешь, что хочу сказать я. Это не справедливо! — она привстала с кресла.
Они сказали в унисон:
— Вот почему ты такая прекрасная поэтесса.
Ридра продолжила:
— Я знаю, Моки. Я беру то, что волнует меня больше всего и перекладываю на стихи, и люди понимают их. Но последние десять лет я, оказывается, занималась не этим. Знаешь, что я делала? Я слушала людей, ловила их мысли, их чувства — они спотыкались о них, они не могли их выразить, и это было очень больно. А я отправлялась домой и отшлифовывала их, выплавляла для них ритмическое обрамление, превращала тусклые цвета в яркие краски, заменяла режущие краски пастелью, чтобы они больше не могли ранить — таковы мои стихи. Я знаю, что хотят сказать люди, и говорю это за них.
— Голос вашего века, — пробормотал Т'мвбара.
Она нецензурно выругалась. В прекрасных глазах появились слезы.
— То, что я хочу сказать, то, что я хочу выразить, я просто... — она покачала головой, — этого я не могу высказать.
— Если ты по-прежнему великая поэтесса — сможешь.
Она кивнула.
— Моки, еще год назад я не подозревала, что высказываю чужие мысли. Я думала, они мои собственные.
— Каждый молодой писатель, хоть чего-нибудь стоящий, проходит через это. У тебя это случилось, когда ты овладела ремеслом.
— А теперь у меня есть собственные мысли, у меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже сказанного. И это не просто противоречия о которых говорят люди, обобщенные в одно целое. Это нечто новое. И я перепугана до смерти.
— Каждый молодой писатель, созревая, через это проходит.
— Повторить легко, сказать — трудно, Моки.
— Хорошо, что ты это поняла. Почему бы тебе не описать, как это... ну, как ты это понимаешь?
Она молчала пять, десять секунд.
— Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной...
— Он почувствовал, что ты не в себе?
— Он ничего не почувствовал. Он увидел мои руки. Они стиснули край стойки и мгновенно побледнели. Не нужно быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит у меня в голове.
— Бармены обычно очень чувствительны к такого рода эксцессам. Это элемент их работы, — Маркус допил кофе. — Твои пальцы побелели? Хорошо, что же сказал генерал Форестер? Или что он хотел сказать?
Ее щека дважды дернулась, и доктор Т'мварба подумал: «Это просто невроз или что-то более специфическое?»
— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она, — вероятно, неженатый, профессиональный военный со всеми вытекающими из этого последствиями. На вид ему лет пятьдесят. Он вошел в бар, где была назначена встреча; его глаза сузились, потом широко раскрылись, пальцы рук сжались в кулаки, медленно расслабились, шаг замедлился, но когда он подошел ближе, он сумел взять себя в руки. Он пожал мою руку так, словно боялся что она сломается.