— Я вам оставлю… две. — Он покачнулся. — Сначала примите одну, а потом, если понадобится, вторую. — Он протянул ей таблетки на кусочке марли.
Она проводила его до двери и открыла ее перед ним. Он шагнул в коридор, держась за косяк. Она нахмурилась, но постаралась обратить все в шутку.
— Не говорите своей жене, сколько времени вы пробыли здесь. Вам, наверное, не хочется, чтобы она знала.
Он медленно повернулся.
— Я, пожалуй, должен предупредить вас, что это успокоительное я дал вам незаконно. Что же касается моей жены, то она не узнает, потому что не живет больше со мной. Неделю назад меня обвинили в преступной халатности: не те лекарства — человек умер. Ну, жена узнала и ушла от меня. Так что мне теперь нет нужды что-то скрывать от нее.
Он снова повернулся и неверными шагами пошел по коридору. Она смущенно вернулась в свою пустую квартиру.
Король смотрел на свою кузину, задумчиво теребившую дымчатый камень, который висел на серебряной цепочке на ее шее. Петра задернула шторы у окна и повернулась.
— В чем дело, Петра?
— А что, Ваше Величество?
— Прошу тебя, Петра, не надо официальности. Будь просто моей кузиной, как раньше, когда ты рассказывала мне разные истории.
Герцогиня улыбнулась.
— Лит, я избегаю рассказывать истории.
— Тогда скажи правду. Что тебя тревожит?
— Я сказала тебе о «враге», — начала она, усаживаясь на кушетку. — Ты провел Совет замечательно! Ты спорил с министрами спокойно, я бы обязательно перешла на крик.
— Раз ты сидишь рядом со мной как мой советник, я хочу, чтобы они позволили тебе говорить на официальном заседании, Петра. Я спросил спокойно, чтобы ты заблаговременно перешла на мою сторону. Я видел, что ты жаждешь выступить. Наверное, поэтому ты так нервничаешь.
— Насчет нервов ты прав. Но ты в самом деле очень хорошо говорил. Ты весьма красноречив, мой мальчик.
— Да, я Мальчик, мне всего семнадцать, и я этого не забываю. И Совет тоже. Иногда я просто слышу твои мысли: «Если бы только этикет позволил мне сказать…» — Он вздохнул. — Но это лишь половина дела. А что со второй?
— Иногда я думаю, что ты научился читать мысли, пока был среди лесных стражей.
— Я научился наблюдать. И я наблюдал за тобой. — Он говорил спокойно, но повелительно, благодаря его тону она и смогла добиться небольшого успеха в Совете.
Она встала, снова подошла к окну, отдернула вышитые шторы. Ветер колыхнул ее синее платье.
— Сомнения, Лит. Большие и серьезные.
— В чем ты сомневаешься, Петра?
— В тебе. В себе. В этом острове. В империи. Мы отвечаем за нее. И я сомневаюсь в нас, очень сильно сомневаюсь.
— Откуда эти сомнения, Петра?
Она вздохнула.
— Лит, много лет назад, еще до объявления войны, я задумала план, который, как я надеялась, спасет Торомон. Я люблю Торомон, и я понимала, как он слаб. А план должен был придать силу и, по возможности, освободить от узды Совета. Но главная моя надежда была в тебе. Увезти тебя от матери и брата, а затем утвердить на троне. Я считала, что Торомону понадобится сильный, четко мыслящий король. Я надеялась на воспитание, которое ты получишь в лесу. Однако теперь я сомневаюсь в реальности этого плана, в том, что касается и тебя, и меня.
— Я не вполне…
— Аристократия Торомона действительно не способна объединить страну; она слишком стара, слишком устала и слишком связана с Советом, чтобы принять перемены, которые могут спасти нас; но она еще слишком сильна, чтобы умереть своей смертью. Возможно, мне не следовало пытаться управлять страной. Может, надо было все делать иначе. Может, правильнее было бы убрать существующее правительство и создать новое, сильное, выросшее из того здорового, что осталось в Торомоне. Может быть, следовало стать недом и разрушать ради разрушения. Во всей системе государства гораздо больше плохого, чем хорошего. Может, я пыталась сохранить то, чему лучше было бы давно умереть? Лит, я очень сомневаюсь в своей правоте. И если я ошиблась, то моя ошибка самая большая за все пятьсот лет.
— Это огромная ответственность, Петра, — сказал молодой король.
Она наклонила голову, и, когда снова подняла ее, он увидел на ее глазах слезы.
— Лит, я так одинока, — тихо сказала она.
— Петра! — Он наклонился к ней. — Могла бы ты сделать что-то такое, чего никогда не делалось в Торомоне?
— Не знаю. Много времени прошло с тех пор, когда я хотела чего-то вроде этого. Чего именно вы хотите, Ваше Величество?
— Петра, я тоже чувствую себя одиноким.
— Так и должно быть. Эта работа для одиноких.
Он кивнул.
— Все, кого я хорошо знал, — в лесу. А здесь у меня только ты. Когда я чувствую себя особенно плохо, я думаю о том, что сделал бы, если бы… И когда-нибудь я это сделаю.
— Что же ты хочешь сделать?
— Это у каждого свое, но…
— Расскажи.
— Еще до того, как меня увезли на материк, я познакомился с мальчиком, сыном рыбака. Он рассказывал мне о море, о лодках, о рыбной ловле. Я хотел бы работать на лодке, Петра. Не так, чтобы меня возили с места на место, а правил судном кто-нибудь другой: я хотел бы сам управлять и плыть, куда захочу. Я одинок, как и ты, Петра. Когда я ощущаю это особенно сильно, я думаю: когда-нибудь я сяду в лодку, как тот мальчик, и направлю ее в море. И это помогает.
— За окном Торомон, — сказала она.
— Да. И мы в центре. Оба одинокие.
Эркор стоял в башне-лаборатории в западном крыле королевского дворца Торона и глядел в ночь.
Через комнату падали длинные тени от конверсионного оборудования, которое должно было преобразовать транзитную ленту для использования в войне. Но оно так никогда и не использовалось.
Обычно гигант-телепат видел и слышал на расстоянии нескольких сот футов; но недавно он обнаружил, что этот круг расширяется, иногда на час и больше, на много миль. Сейчас он ощутил пульсацию, которая как раз предвещала такое расширение. Неожиданно город, словно с него сдернули пелену, открылся ему матрицей разумов, сталкивающихся, ссорящихся, однако каждый из них был сам по себе. Я одинок, подумал он, добавив свой голос к эху миллионов. Несколько других телепатов в городе, а также стражи-нетелепаты вспыхнули на фоне более тусклых разумов. Но контакт с ними был словно через стекло. Только образ, не было ни теплоты, ни текстуры. Я так же, подумал он, одинок в дворцовой башне, в башне своего собственного восприятия, как преступник-неандерталец на окраине города, как король и герцогиня по соседству со мной, одинокие разумы стоят вместе, как пьяный врач и убитая горем мать в миле отсюда.
Сидели вместе Джон и Алтер; они читали поэму на мятых листах бумаги, часто останавливаясь и спрашивая друг друга, что означает та или иная строчка, возвращаясь к предыдущей странице. Образы, возникавшие в их разумах, не были одинаковыми, но когда они пытались объяснить друг другу свои мысли, когда читали и перечитывали строчки, поэма рождала в них ощущение единства, и они не чувствовали одиночества. Иллюзия? — подумал Эркор. Нет. Хрупкие, гибкие, мерцающие и дрожащие огоньки все время танцевали вместе. Эркор улыбнулся, когда две головы склонились еще ниже над строками поэта.