Устига — из рода философов, глубоко озабоченных проблемами смысла человеческого бытия, высшего назначения человека. Он смотрит на происходящие события с высоты конечных целей борьбы — утверждения «любви и правды» на земле. Война с Вавилонией для него — печальная необходимость, освещенная лишь перспективами светлого будущего. Он предан Киру, активно способствует осуществлению его планов создания великой державы, которая должна объединить все народы Востока и, прикрыв их мощным щитом от надвигающейся опасности с Запада, обеспечить им условия для наиболее успешного развития. Устига мечтает о том времени, когда под мудрым и великодушным водительством Кира все народы, забыв старые распри и обиды, станут единой семьей равных и счастливых. Именно персы, еще не затронутые духом наживы и морального распада, призваны, по мысли Устиги, стать «орудием справедливости, благодаря которому справедливость восторжествует в мире». И тогда не будет бедных и богатых, тогда воцарится «равенство между людьми и братство между народами».
Сквозь стилизацию, вызванную стремлением не выбиться из общего колорита далекой эпохи, в рассуждениях Устиги отчетливо проступают гуманистические идеалы, воодушевляющие писательницу XX века. Создавая привлекательный образ этого философа-правдоискателя, М. Фигули утверждает принцип нравственной преемственности поколений, вечную, неутолимую жажду человека к переустройству жизни на подлинно справедливой основе.
С образом Устиги связан еще один важный аспект произведения, непосредственно обращенный к нашей современности.
Вспомним, что «Вавилон» создавался писательницей в самый разгар второй мировой войны, когда фашистские полчища под лозунгом организации «нового порядка» в Европе, возведения бастиона против «коммунистической угрозы» залили кровью колоссальное пространство от Волги до Северной Африки. Стремление к мировому господству составляло основу официальной идеологии гитлеровского рейха. Война была объявлена высшим проявлением арийского духа. В этой связи особенно понятно сознательное этическое заострение «Вавилона» против самой идеи завоевательных войн, какими бы высокими мотивами эта идея ни подкреплялась. Особенно четко эта мысль выражена писательницей как раз в эволюции образа Устиги.
Борьба между ним и Набусардаром за сердце Нанаи, отвлекаясь от традиционного для романической интриги привкуса сентиментальности и мелодраматизма, имеет глубокий символический смысл. «Поражение» Устиги предопределено внутренним изъяном его философии. Нанаи, испытывающая искреннюю тягу к нему как к человеку, вынуждена ненавидеть его как врага. И это не просто классический разрыв между чувством и долгом. Нанаи, в образе которой воплощена идея священного права народа на самостоятельное устройство своей судьбы, органически не приемлет рассуждений Устиги о путях, ведущих в счастливое будущее. Она инстинктивно чувствует внутреннее несоответствие между светлыми далями, которые открывает перед ней Устига, и средствами достижения этих далей. Насаждение справедливых порядков с помощью огня и меча иноземных завоевателей? Возведение гуманного общественного здания на трупах невинных жертв, на костях «освобожденных» народов?
На последних страницах книги писательница дает возможность Устиге стать свидетелем краха его иллюзий. В Вавилоне Кир ведет себя как любой другой завоеватель — сечет головы, угоняет жителей в Персию на каторжные работы, беспощадно расправляется со «смутьянами», ожидавшими торжества правды и справедливости. Простой Вавилонский люд вместо прежнего ярма получает другое — персидское. Это к Киру обращены полные горечи слова Сурмы, самого пламенного последователя Устиги в Вавилонии: «Мы ждали тебя, как жар-птицу, что принесет на своих крыльях свободу для угнетенных. А ты рабов царя Валтасара, жрецов и вельмож халдейских сделал собственными рабами. Так, значит, царь царей, нет правды на свете?» И Кир, этот просвещенный властелин, кумир и светоч Устиги, не может ответить на вопрос халдейского крестьянина.
Гуманистический, антимилитаристский пафос, органически присущий роману «Вавилон», придает этому произведению глубоко актуальный смысл. Бесконечна и разнообразна борьба человека за счастье. Но лишь тогда она может оказаться успешной, когда люди вдохновляются идеалами всеобщего блага, отметая любые учения и доктрины, покоящиеся на «праве» сильных и избранных. Бесконечно далеко отстоят от нашей эпохи герои «Вавилона». Но их мысли, чувства и надежды, обращенные к будущему, учат нас ненавидеть зло и несправедливость, бороться за правду, за мир на истерзанной, уставшей от войн земле…
Ю. В. БОГДАНОВ
КНИГА ПЕРВАЯ
В ущельях ассирийских гор берут начало грохочущие воды Тигра и Евфрата. Зажатые утесами, бездонными ущельями и могучими корнями дерев, они падают со стремнин, с диким ревом устремляются с горных круч севера в долины и неудержимо пробивают себе путь в податливой почве низин, словно торопясь слиться на юге с морем.
Страну, которую заключили в свои объятья Тигр и Евфрат, от незапамятных времен засыпает горячий песок. Здесь, среди сухобылья и чертополоха, человек добывает свой хлеб поистине в поте лица, здесь мается он под бичом жизни и умирает от зноя. Страстно мечтая избавиться от невыносимых тягот, он тешит себя легендами об утраченном рае, куда жаждет вернуться после неисчислимых страданий.
Этим заняты и мысли старого Гамадана. Сидя перед своим глиняным жилищем, он вырезает из куска пальмового дерева фигурку бога Энлиля, который, говорят, создал мир и за ослушание изгнал человека из земли обетованной.
Погруженный в работу и размышления, Гамадан покачивает головой и обращается к богу с упреками:
— Несправедливо покарал ты нас, владыка жизни и смерти, всесильный Энлиль, бог несокрушимого Халдейского царства. Непомерна кара, насланная тобой на сыновей человеческих за ничтожное ослушание. Слишком долго не смягчается твое сердце из-за такой малости, такой безделицы, — посуди сам, — из-за какого-то паршивого яблока с древа познания! Неужто оно дороже человека и даже целого народа, живущего в стране между Тигром и Евфратом?
Как отпрыск потомственных воинов, Гамадан и с богом говорил воинственно. Он желал убедить бога, что тот, создав мир, не сумел мудро и по справедливости распорядиться судьбой первого обитателя райских кущ.
Лицо Гамадана все больше мрачнело, глаза затуманились тревогой. Ему надо было излить душу.
И старик негодующе продолжал:
— Если бы гнев твой поразил пройдоху финикийца или жалкого еврея, паршивого перса или провонявшего бараньим салом ассирийца! Но за что ты так покарал халдея, владыка небесный?
Внезапно его охватило искушение обезобразить священный лик всемогущего Энлиля в отместку за то, что он так безжалостно наказал род людской. Гамадан решил сделать ему длинный нос. Но когда оставалось только выдолбить ноздри в длинном остром носу, старик в ужасе спохватился — ведь к этому идолу будет обращаться с молитвой и просьбами его дочь Нанаи. Гамадан торопливо забормотал заклинания против злых демонов и склонил голову, смиренно моля покровителя халдеев о прощении.
Подавив усмешку, он беспокойно заерзал на табуретке и, колотя себя в грудь, огласил пространство покаянными мольбами:
— Поверь, сын всесильного солнца и матери-земли, поверь, это не я, это черный демон в крокодиловой шкуре, с когтями дракона, хвостом ящерицы, жалом скорпиона, с козьими ногами, петушиным гребнем и орлиными крыльями подучил меня. Злой демон наущал меня отомстить тебе за род людской, ибо несправедливо обошелся ты с нами за грехи первых людей. Не ты ли сотворил щебет птиц, шум волн и аромат цветов, которые ввели человека в грех? Ты даровал человеку сладостный сон, наполнив ночь чарующими сновиденьями. и он не устоял и вкусил от древа познания. Значит, ты виноват во всем, а человек стал жертвой твоей прихоти. Но поверь, всемогущий, это злой дух наговаривает на тебя, а мое сердце чисто. Это демон, пищей которому служит глина и прах, наущает меня, о высокочтимый, сделать тебе длинный нос.
В знак раскаянья Гамадан укоротил богу нос и поднял фигурку к солнцу.