Это и побудило его вырезать из дерева новую фигурку небожителя, чем он и занимался сейчас, сидя под тростниковым навесом. Он был убежден, что, поселившись в его доме. Энлиль осветит перед ним дороги жизни, а главное, укажет путь, по которому следует пойти Нанаи.
Что поделаешь, если фигурку, которую он сделал несколько дней назад, Набусардар обезглавил да еще посмеялся над его верой. А ведь именно Энлиль объявился перед глиняной хижиной Гамадана и устами верховного военачальника повелел Нанаи посвятить свою красоту Вавилонии. Такова воля богов, а Гамадану приличествовало с радостью повиноваться ей.
Подавив печаль, он взялся за работу.
Гамадан молчаливо сидел под навесом, и по его виду никто не сказал бы, какое мужественное решение он принял. Сидел ничем не примечательный человек и обстругивал деревянную чурку.
Однако в один из дней после визита Набусардара, когда Нанаи с овцами отправлялась утром на пастбище, он вложил ей в руку короткий острый кинжал.
От прикосновения холодного металла она вздрогнула, как будто змея скользнула у ней по ладони, и вопросительно взглянула на отца.
– Для чего это мне?
– Тебе известно, что стране грозит опасность, а в такие времена все Гамаданы брались за оружие.
– Оружие нужно мужчине, а я – женщина.
– Ты последний потомок нашего рода. Великий Энлиль сотворил тебя женщиной, но если родина требует от тебя быть мужчиной, стань им. И да хранят тебя боги.
Она стиснула холодную рукоять кинжала и внутренне содрогнулась. Гамадан же добавил:
– Не забудь, до истечения двух недель я должен представить в Вавилоне доказательство того, что торговцы, с которыми Сурма разделял еду, на самом деле персидские лазутчики.
Она спрятала кинжал на груди, и от прикосновения к чинка в ней пробудились неведомые до сих пор ощущения. Мечта о заветной любви слилась с отвагой, которая пульсировала в жилах Гамаданов.
Молча вышла она со двора и погнала стадо.
У Гамадана в глазах стояли слезы, но даже великие боги не знали в ту минуту, были то слезы страдания или слезы гордости.
Два дня Нанаи ходила на пастбище с кинжалом за пазухой, поджидая тех, кому была предназначена. Она искала встречи с врагами Вавилонии. Но ни в первый, ни во второй день судьба не свела ее с ними. Очевидно, с восходом солнца они разбредаются по своим делам, решила она, и на третий день погнала стадо, едва забрезжил рассвет.
Когда Нанаи добрались до лугов, повсюду уже царило оживление. Крестьяне, рабы и подневольные рабочие трудились у каналов.
На другом берегу Евфрата дымились печи, где обжигали терракотовые усыпальницы. Их надо было заготовить впрок в достаточном количестве – приближался самый жаркий месяц, смертоносный август – ава, ежегодно именно в эту пору беспощадный зной уносил больше всего человеческих жизней.
По волнам священной реки плыли плоты – это сплавляли пахучие кедры с Ливанских гор. Плотовщики тянули песнь о всемирном потопе и ноевом ковчеге. Из окрестных богатых поместий доносился гомон домашней птицы и шум хозяйственных работ.
Нанаи заметила, как из ворот одного поместья вышли сборщики податей Храмового Города в сопровождении вооруженного отряда. Предстоял тяжелый день для жителей Деревни Золотых Колосьев; их ждали пытки и истязания, с помощью которых слуги божьи вымогают дань для сокровищниц Эсагилы. За этим занятием они теряли последние остатки человечности, если таковой и обладали.
И сегодня слуги Эсагилы дали себе волю. Проходя мимо черпальщиков на канале, они не преминули пустить в ход бичи. Издали не было видно, как рабы стискивают зубы при каждом ударе. У одних при этом глаза западали еще глубже, у других сверкали, словно искры раскаленного железа под кузнечным молотом.
Нанаи стояла на пригорке, с болью в сердце наблюдая за кровавой забавой служителей Эсагилы, тешивших себя истязанием ближних. Она похолодела, когда отряд свернул на тропу, ведущую к пастбищу.
Кроме нее, там не было пастухов. Она одна поднялись в такую рань, чтобы выяснить, не собираются ли персы в Оливковой роще и по ночам. Нанаи могла бы их увидеть, когда с высокими коробами за плечами они отправятся утром по своим торговым делам. Она остановилась с овцами поодаль, чтобы следить за входами в пещеры, которые тянулись под самой Оливковой рощей.
Девушка наблюдала за пещерами, пока ее внимание не отвлекли сборщики дани. При виде приближающихся к ней жрецов со свитой Нанаи все сильнее охватывало недоброе предчувствие: они нередко уводили женщин и девушек в Храмовый Город, превращая их в прислужниц и рабынь великого Мардука.