— Что это у тебя на руке? — вдруг громко спросил он невестку, даже не взглянув на неё.
— Номер, — робко ответила она. — Я на холодильник записалась.
— И когда получите?
— Никто точно не знает. Говорят через год.
Василий взял руку Любаши и внимательно посмотрел на номер.
— Такие фашисты в концлагерях раньше писали на своих жертвах, а теперь на наших детях пишут.
— Вася, не заводись, — попросила Катя, — всё равно ты ничего не исправишь.
Однако Вася как будто не заметил просьбы жены.
— А почему так много? Фашисты только один номер ставили.
— Так сейчас на всё надо записываться, — робко ответила Любаша.
— Какой холодильник-то?
— "ЗиЛ". Есть ещё "Минск", но на него ещё записи нет.
— "ЗиЛ" значит, — ухмыльнулся Василий. — Раньше этот завод "ЗиС" назывался.
— А что такое ЗиС? — спросила Любаша.
— ЗиС это завод имени Сталина, а сейчас стало быть Лихачёва. Кто такой Сталин не надо объяснять?
— Не надо. Я не знаю, кто такой Лихачёв, — улыбнулась невестка.
— Это первый директор завода ЗиС.
Домочадцы вздохнули с облегчением. Напряжённая обстановка понемногу растворялась в житейских проблемах.
Вдруг, как гром с ясного неба, прозвучал вопрос отца:
— Что сделали с главным редактором?
Обстановка изменилась на противоположную: теперь уже не Василий, а домочадцы казались напичканными какими-то пилюли депрессионного действия, не его лицо, а выражения семьи напоминало античного царя Пирра.
— Его уволили, — еле выдавил из себя Игорь.
— И всё?
— Разве этого мало?
Катя грустно улыбнулась при этих словах.
— Как быстро летит время, — заметил Василий. — Совсем недавно за это могли приговорить к смертной казни. И это ещё не самое плохое.
— Разве может быть что-нибудь, хуже смерти? — спросила Любаша.
— Да, — уверенно ответил глава семьи.
Молодые непонимающе переглянулись.
— Хуже смерти — быть предателем. Вернее не быть, а считаться им, хотя таковым не являешься. Раньше их называли врагами народа.
— Ой, это так давно было! — сказал Игорь.
Теперь родители переглянулись между собой и грустно улыбнулись.
— Папа, неужели тебе не жалко человека, который из-за тебя потерял работу?
— Он из-за меня ничего не терял. Я вовсе не собирался публиковать эту статью.
— Зачем же ты её тогда написал? — спросил сын.
— Потому, что мне не понятно, что делать с лишними гайками?
— А писать-то зачем? Если ты не хотел публиковать?
Василий внимательно посмотрел на сына. Он даже не понял, почему тот задаёт этот вопрос.
— То есть как это зачем?
— Очень просто. Каждое действие должно преследовать определённую цель: Я беру тарелку, потому что хочу из неё поесть, я одеваюсь, потому, что одежда согревает меня.
— Андрюша, я писатель и не могу не писать. Понимаешь?
— Понимаю. Писатель пишет, художник рисует, Лебедев точит свои гайки — пять вместо четырёх. Каждый занят своим делом, и у каждого есть цель — все зарабатывают деньги.
— Причём тут деньги? Поэт сочиняет стихи, потому что не может их не сочинять, художник создаёт свой шедевр, потому, что не может не создавать его…
— А Лебедев точит гайки, потому что не может их не точить, — продолжил Андрей.
Молодые звонко рассмеялись. Действительно, как можно сдержаться, представив, что токарь точит гайки, которые никем не запланированы, на которые никто не выделял ни денег ни материалов, а просто потому, что он не может не точить гаек?
— Я серьёзно, а ты…
— Папа, ну как можно серьёзно говорить о гайках?
— Да причём тут гайки?
— А что же тогда?
— Неужели вы не понимаете, что они из нас дураков делают?
Василий вдруг испугался своих собственных слов. Он застыл, в нелепой позе, как будто его разбил паралич.
— Господи, что же это делается?
— Вася, что с тобой? — испугалась Катя.
Молодые тут же прекратили смеяться.
— Когда же это случилось? — продолжал Василий, глядя в никуда.