Ни успешное наступление противника, ни землетрясение, ни даже всемирный потоп — отречение государя-императора от престола заставила могучую и казавшуюся незыблемой державу содрогнуться и пошатнуться. Офицеры и солдаты не понимали, кому им служить. Командиры, лишившись в одночасье централизованного командования, самостоятельно пытались противостоять врагу, неизменно неся одно поражение за другим. Временное правительство, которое было спешно создано в Петрограде, занималось чем угодно, но только не нуждами армии. Про неё попросту все забыли.
Как черви после дождя, в полках повылезали различного рода агитаторы. Кого тут только не было! И кадеты, и эсеры, и анархисты. Социал-демократы, конечно, тоже были, но они как-то не отличались от всех остальных. Каждый оратор был щедр на обещания, но ничего путного предложить не мог. Солдаты и офицеры с удовольствием собирались на митинги, воспринимая их, как развлечение между боями. Они посмеивались над агитаторами и старались своими вопросами поставить выступающего в безвыходное положение. Как только он замолкал и не знал что ответить, аудитория приходила в восторг: начинала свистеть, кричать и топать ногами. Это были минуты истинного наслаждения для измученных в окопах солдат. На этих представлениях забывались все тяготы и невзгоды войны. Серьёзно к выступающим стали относиться после того, как один оратор провозгласил лозунг: "Земля — крестьянам, фабрики — рабочим". Хихиканье среди солдат сразу прекратилось. Вопросы стали задавать не для того, чтобы загнать оратора в тупик, а чтобы узнать, как получить себе в собственность землю. И хотя офицеры понимали, что эти лозунги ничто иное, как абсолютная утопия, ничего с солдатами поделать не могли — мужик тянулся к земле, а значит к большевикам. И если офицеры продолжали подтрунивать над большевиками, обзывая их пустобрехами, то рядовые ждали приезда агитаторов и смотрели на них, как на единственную реальную политическую силу. И сила эта не заставила себя долго ждать: Под давлением тех же агитаторов, начались братания на фронте. Солдаты втыкали штыки в землю и уходили домой, надеясь получить свой заветный кусок земли. Армия, как силовая структура государства, началась разваливаться. Митинги стали протекать ежедневно, на них большевики пытались разъяснить солдатам основы марксизма, но кроме: "земля — крестьянам" и "заводы — рабочим" те ничего не понимали. К каким только сравнениям агитаторы ни прибегали, что только ни придумывали — ничего не помогало.
Андрей Петрович стал вспоминать эти сравнения, но почему-то ничего не мог вспомнить.
— Гидра капитализма! — вдруг громко, как будто с митинга семнадцатого года прозвучал голос майора.
— Точно. Именно гидра. Как это я вспомнить не смог? — сказал Андрей Петрович.
— Что не могли вспомнить? — не понял майор.
Полковник моментально перенёсся из прошлого в настоящее. Вместо революционного митинга он находился в помещение политуправления, а вместо агитатора на него смотрел майор.
— Извините, это я так… Вспомнил прошлое.
— Вы что, не слушаете меня?
— Отчего же? Очень даже слушаю. Вы остановились на гидре капитализма.
Майор недоверчиво посмотрел на полковника и снова продолжил свою вдохновенную речь.
После октябрьского переворота армия окончательно развалилась. Те, кто хотел получить в собственность землю и фабрики, оказались в Красной армии, а те, кто олицетворял собой ту самую гидру, был вынужден оставаться в белой. Увы, но Господь бог уже перемешал к тому времени языки людей. Корнилов говорил на одном языке, Деникин на другом, а Врангель на третьем. Каждый, вместо того, чтобы объединять разбитую лихолетьем страну, пытался, не слушая других, самостоятельно решить задачу, которая решалась только сообща. Вместо того чтобы объединяться, и красные и белые втянулись в братоубийственную резню неслыханную по жестокости. Андрей Петрович, к тому времени уже штабс-капитан, занимал место заместителя начальника штаба. В его обязанности входило разработка тылового обеспечения отступающих войск. Штаб, организованный наспех в одной комнате вмещал и службу тыла и разведку, и контрразведку.