Хорошо, что у Маши сын уже большой. Детей старше одного года не берут на поле, а оставляют в специальном бараке, где не так жарко и есть присмотр няни.
Маша разогнула спину и посмотрела на поле. Ни конца, ни края у этого хлопка. Её внимание привлекла к себе еле заметная фигурка человека, которая бежала и размахивала руками. Маша присмотрелась и узнала старого сторожа Махмуда-аку. Дед был настолько стар, что еле ходил, поэтому увидев его бежащим, все действительно прекратили работу.
— Русский, в поле не ходи, в клуб ходи, работу бросай! — еле выговорил он, добежав до женщин.
— Какой клуб? — не понимали женщины.
— Русский бай приходил! Домой ехать надо!
И вот уже нет этого знойного поля с хлопком, нет душераздирающего детского плача, и хлопковые коробочки не разрезают потрескавшие в кровь пальцы. Есть вагон, в котором тоже жарко и душно, в нём тоже кричат дети, но этого никто не замечает, потому что вагон едет из Средней Азии в Ленинград.
За окном мелькают степи и кишлаки. Стоит поезду остановиться на какой-нибудь станции, в вагоне сразу появляются женщины. Они пробегают по вагону и предлагают всё, что только можно предложить: здесь и манты и плов и лепёшки и козье молоко, одним словом, всё, что душе угодно. Вот только картошки у них нет. На первый взгляд кажется, что женщины сумасшедшие, потому что по таким ценам, какие они запрашивают, если кто и может купить, так только миллионер. Но это только на первый взгляд. Поезд трогается и в окно видно, как узбечки стоят на платформе и подсчитывают свои барыши. Корзинки их пусты, значит за те две минуты, которые были в распоряжении торговок, они умудрились продать всё даже по своим баснословным ценам. Маша сглатывает слюну, вдыхая приятный запах экзотических фруктов и с умилением смотрит на сына, который уписывает за обе щеки грушу, кусок дыни или инжир, которым его угостили сердобольные соседи по вагону.
Ландшафт за окном меняется. Всё чаще и чаще виднеются берёзки, всё реже и реже пассажиры завешивают окна от палящего солнца. И вот на остановке раздаётся громкий русский крик:
— Картошечка, рассыпчатая! Кто ещё не взял?
— Сашенька, ты хочешь картошечки? — спрашивает Маша сына.
Однако сын ничего не отвечает и вопросительно смотрит на мать.
— А что это такое? — спрашивает он через минуту.
Маша на последние деньги покупает картошку и подаёт сыну.
— Кушай, Сашенька, кушай, это настоящая картошка с лучком и укропчиком.
В поезде уже никто не прятался от жары, напротив, к вечеру становилось прохладно, и пассажиры рылись в своих пожитках, чтобы отыскать что-нибудь тёпленькое. Впрочем, это обстоятельство нисколько не расстраивало их, они даже были рады этому.
— Скоро приедем, — доносилось всё чаще и чаще.
Паровоз, стал останавливаться на остановках всё чаще и чаще и наконец, остановившись, испустил весь свой пар в небо и успокоился.
— Поезд прибыл на конечную станцию — Ленинград! — выкрикнул проводник, и затихший вагон снова пришёл в движение.
Чемоданы, котомки, мешки, люди — всё это смешалось в единую массу, завыло, замелькало и затолкалось. Сашенька в испуге спрятался за маму и наблюдал, как эта масса постепенно вырывается из вагона и растворяется за его пределами. После того, как лавина пассажиров исчезла, и ребёнок пришёл в себя, Маша собрала свои нехитрые пожитки, взяла сына за ручку и вышла на платформу. Сырой и прохладный воздух заполнил её лёгкие и растворился в крови. Вот он её родной город! Как долог оказался к нему путь, и как приятна оказалась встреча! Наконец-то она, коренная ленинградка, хозяйка этого великого города вернулась домой.
Однако, если Маша была переполнена эмоциями, вернувшись в Ленинград, самому городу её возвращение было абсолютно безразлично. Город жил своей жизнью и даже не замечал своей хозяйки. Горожане проходили мимо и недобро поглядывали на женщину с ребёнком, вид которых резко отличался от общей массы. Если лицо Маши было переполнено радостью, глаза светились, а кожа лоснилась, то о жителях города этого сказать было невозможно. Их тусклые глаза ввалились глубоко в глазные впадины и ничего кроме скорби не излучали. Кожа на их лицах не лоснилась, а как лохмотья болталась, держась неизвестно на чём. Мяса на людях видно не было. Кости были обтянуты серой дряблой кожей, на которой была надета такая же серая и старая одежда. Эти люди шли очень медленно и часто останавливались передохнуть, хотя ничего тяжелого у них не было.