Сразу же хочется предостеречь читателя: не следует с помощью этого слова на виду у всех пытаться останавливать будильники. Помните — время понятие относительное. У вас может ничего не получиться. Эти условия применимы только к нашим героям и только для них останавливается время.
— Что не справедливо? — переспросил Кузьма, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно.
— Ты закрытое письмо читал? — спросил его Николай.
— Доклад Хрущёва двадцатому съезду?
— Оно самое.
— Не по-людски это, не по-русски, — сказал Андрей Петрович.
— Вы говорите о культе личности Сталина? — уточнила Маша.
Молчание собеседников говорило о том, что Маша поняла всё правильно и о том, что абсолютно все осуждают это так называемое закрытое письмо.
— Какое же оно закрытое, если о нём знают все?
— Это потому, что зачитывали его только членам партии, — уточнил Кузьма.
— Я не верю ни одном слову. Там сплошное враньё, — возмутился Николай.
— Даже если там правда, всё равно это не справедливо! — стоял на своём Василий. — Нельзя судить мёртвых.
— Его вообще нельзя судить, — сказал командир.
— Почему? — не поняла Маша.
— Потому что он был гений.
Андрей Петрович разлил водку по рюмкам и встал.
— Я предлагаю выпить этот тост за него!
— Вот от кого ни ожидал, так от тебя, командир, — удивился Кузьма. — Ещё от Василия — куда ни шло. Всё-таки потомственный пролетарий, а ты — царский офицер…
— Потому и предлагаю, что царский офицер. Ведь этот Хрущёв потому и готов ногами запинать своего вчерашнего шефа, потому что понимает, что сам в подмётки ему не годиться. Сталин был настоящим русским императором, при котором империя, как птица Феникс восстала из пепла.
Андрей Петрович поднял руку с рюмкой. После этого всем ничего не оставалось, как выпить.
Процент алкоголя в крови у друзей быстро повышался, тела высохли, и кожа покрылась капельками пота от жары. Мужчины как-то незаметно для себя сбросили с себя то сухое бельё, которое им дала Маша и продолжали спорить сидя в одних трусах даже не замечая этого.
— Но ведь он столько народа положил! — уже не говорил, а кричал Василий.
— Да это не он положил, а сам народ себя положил, — перебивал его Николай. — Я уж посидел — знаю. Не Сталин же друг на друга кляузы писал? Сами в говне извалялись, а теперь покойника решили измазать.
— Ты хочешь сказать, что он не знал о репрессиях? — спросила мужа Маша.
— Я хочу сказать, что Хрущёв это тоже знал, и Микоян, и Ворошилов, и Буденный, и мы с вами. Выходит, что теперь все мы чистые и пушистые, а он один грязный?
— А что же делать с НКВД? — не унимался Василий.
— А что с опричниками делать будем? Может быть, придадим анафеме самого Ивана Грозного? Давайте ещё к ним приплюсуем и Петра Первого — за ним тоже кое что имеется, — разгорячился Андрей Петрович.
Неожиданно за дверью комнаты что-то скрипнуло. Собеседники прервали свой спор.
— Что это? — спросил Кузьма.
— Коля, придвинь стул к двери, — попросила Маша.
Николай ногой подвинул стул.
— Да не так. Надо чтобы спинка замочную скважину прикрыла.
Николай поправил стул и посмотрел на жену.
— Вот так хорошо, — похвалила Маша. — Это соседи, — объяснила она, как будто оправдываясь. — Андрей Петрович, на чём мы остановились?
Сосед отошёл от замочной скважины и виновато посмотрел на жену.
— Ну, что? — спросила она.
— Стулом закрылись, — объяснил тот.
— Ты хоть что-то увидел?
— Сидят голые и пьют водку.
— Ну, это ясно, а что ещё делали?
— Ты не поверишь! — захихикал муж.
— Да чего тут верить? Их четверо, она одна, все голые и пьяные, рассказывай, что они делали?
— Я говорю — не поверишь. Изучают материалы двадцатого съезда партии.
— Чего, чего? — не поверила своим ушам соседка.
— Изучают материалы двадцатого съезда Коммунистической партии Советского союза.
Соседка посмотрела на мужа, а потом в угол тёмного коридора, как будто старалась рассмотреть там икону. Не найдя таковой, она снова повернулась к мужу и размашисто перекрестилась.
— Господи, пресвятая Богородица! До чего же водка людей доводит!?
Супруги медленно прошли по коридору и скрылись в своей комнате.
Хорошо, что шёл не тридцать седьмой год, а пятьдесят шестой. Во времена не столь отдалённые, если кто-нибудь капнул бы, за такие слова соседке полагалось лет десять, как минимум, без права переписки и плюс к этому поражение в правах. (А капнул бы кто-нибудь обязательно).