На Московской площади он долго ждал «Икаруса», влез наконец в желтую кишку и, уже вдыхая солярочные миазмы, тоскливо глянул на часы: «Как пить дать, опоздаю…»
Действительно, когда он слез с автобуса и миновал елки у здания администрации, народу у контейнера Сан Саныча было уже полно. У Юркана были зоркие глаза, он отлично видел, как Ливер что-то заливал Дюбелю, а Штык прикуривал папироску у незнакомого, видно, нового «негра». Вот Сан Саныч открыл двери контейнера, начал раздавать лопаты и ценнейшие указания, и вдруг…
Юркан на мгновение ослеп. Впереди, затмевая все краски дня, полыхнул солнечный протуберанец и расцвел огромный, выше старых деревьев, огнедышащий цветок. Потом ударил по ушам грохот, свистнули во все стороны обрывки лепестков, поднялся в воздух тяжеленный ребристый контейнер, предназначенный для морских перевозок… Чтобы, перевернувшись, гулко опуститься на то место, где полсекунды назад толпился народ…
…Юркан не впал в ступор и не ударился в панику. Спасительный инстинкт заставил его развернуться — и в хорошем темпе, но не настолько стремительно, чтобы привлечь нежелательное внимание, рвануть прочь. Он понимал: тот, кто подорвал мину в контейнере, наверняка был где-нибудь поблизости, наблюдал…
На его счастье, в этот утренний час на кладбище оказалось порядочно посетителей. Так что к выходу он бежал не один. И, что характерно, не у него одного болтался за спиной набитый рюкзак. Люди, приехавшие поухаживать за могилками, привезли с собой кто лопату, кто коробку с рассадой, кто полиэтиленовое ведро. И не таков закаленный многими бедами россиянин, чтобы чуть что пожитки бросать!
В автобус грузились не то что без паники — даже с меньшим, нежели обычно, скандалом. Юркан сначала подсаживал внутрь каких-то бабок и дедок, наконец влез сам. И поехал обратно в город чуть ли не на том же самом «Икарусе», на котором прибыл сюда.
Едва свернули с Волхонского шоссе, как навстречу с сиренами и мигалками промчалась милиция.
— Оперативно, — похвалил кто-то.
«Ага, — подумал Юркан. — Только подрывник, может, с нами сейчас в автобусе едет. Под старого дедушку переодетый…»
Домой, к гадалке не ходи, было нельзя. Не замочили с первого захода — исправятся во второй. Друзей, таких, чтобы приютили, нет. Сами с ребятишками по коммуналкам. А снимать жилье — не вариант, деньги есть, но это пока, и только на прокорм… Юркан тяжело вздохнул, глядя в окно и начиная на всем серьезе чувствовать себя загнанным волком. Или, что прозаичней, кандидатом в обитатели пресловутой Говниловки… Потом вдруг мотнул головой и улыбнулся впервые со вчерашнего дня.
Он вспомнил о Натахе.
«А ЕЩЁ, КОМАНДИР, Я ГОЛОСА СЛЫШУ!»
Когда развитие событий вступает в фазу награждения непричастных, по логике вещей следует ждать наказания невиновных. Сидя за столом у Гринберга, Скудин все никак не мог отделаться от этой мысли, тихонько гадая про себя: и в какой же, интересно бы знать, форме это самое наказание произойдет?
Или уже произошло? И можно чуть-чуть расслабиться, не ожидая в ближайшее время неприятностей?
Ага. Как же…
Между тем застолье было посвящено сразу нескольким приятным — в кои-то веки! — событиям. Во-первых, полковничьим звездам самого Кудеяра. Во-вторых, майорской — досрочной, между прочим, — звезде хозяина дома. Еще Гринбергу за особые заслуги перед Родиной был презентован орден Дружбы народов. Как плоско шутил по данному поводу сам Евгений Додикович, тут явно имелась в виду дружба народа избранного — с остальными. Боря Капустин за все хорошее удостоился почетной грамоты, почему-то еще с профилем Владимира Ильича. А Глеба Бурова в связи с выздоровлением обрадовали горящей турпутевкой. Действительно горящей, куда-то под Гагры. Ехать туда он, естественно, не собирался, и Гринберг уже прикидывал, кому бы оную путевку продать.
Такие вот высокие правительственные награды. За совместную с американцами экспедицию, кончившуюся в научном плане едва ли не пшиком, но зато ознаменованную сражением с беглыми рецидивистами и таинственным случаем в подземелье под реликтовой елью…
Стол, изогнутый буквой «С», был накрыт в розовой гостиной необъятной гринберговской квартиры. Той самой квартиры, что чудесным образом таилась в трущобах Васильевского острова и, словно развертка четвертого измерения, обнаруживала комнаты практически на любой случай жизни. И на случай амурный, и на случай суровой медитативной аскезы, и на случай вполне серьезной обороны от вражеского нашествия. Ну и, естественно, на случай небольшого дружеского застолья.