Выбрать главу

  Вавилонская башня

  (рассказ-эпопея)

  Предисловие издателя

  Этот текст я обнаружил, разбирая архив одной весьма крупной общественной организации. Пожелтевшие листы затерялись в папке дела о финансовых связях моих работодателей с одним крупным бизнесменом советского происхождения, изучавшим в молодости Древний Восток. И лишь убивающая дух сухая каталогизация спасла, пробудила забытые письмена от состояния долгого забвения. Характер повествования резко отличал текст от соседствующей с ним деловой переписки. Лично мне было интересно читать этот короткий рассказ. Я нашел его занимательным для широкого круга читателей. Отсюда и мое желание что-нибудь разузнать об этом сочинении. Оказалось, оно было когда-то получено вместе с одним из чисто деловых писем. Я полагаю, автор просто хотел произвести впечатление на общественную организацию для извлечения из этого какой-то финансовой выгоды. Но точных ответов у меня нет.

  Преамбула

  Начну с банальностей. Наше восприятие истории зависит от точки наблюдения. И точка эта может быть различной не только в пространстве, но и во времени. Одно событие не воспринимается неизменно, аналогично в разные эпохи. Из многих пунктов наблюдения, с высоты (ой, ли?) многочисленных исторических периодов одно и то же происшествие может выглядеть абсолютно различно. Мы, то есть люди, человечество, как бы ассимилируем искаженную, переосмысленную память о былом в настоящее, создаем сами себе миф, обманчивое представление о своем прошлом. И о своей сути. Если и есть у обществ, у народов какой-то культурный багаж, то он проявляется, консервируется в поведении, а не в сознании. Рацио хранит легенду, но не факты. В действительности, любой, но, в особенности, ненаучный подход к минувшему отражает наше настоящее, наше мироощущение, основание для которого мы ложно ищем в иллюзии преемственности, традиционности.

  Какое отношение это имеет к методологии истории? На первый взгляд, самое непосредственное. Об относительности выводов науки всегда было модно рассуждать во введениях к книгам и в философских очерках. Но если говорить об исследовании как практике, то никакого. В СССР под методологией подразумевалась идеология. То было обусловлено необходимостью заменять исторические факты абстрактными, лишенными реального содержания звонкими формулами, которые облeченным властью людям казались удобными по тем или иным очень субъективным причинам. В этом заключен некий парадокс, некая насмешка над идеей философской преемственности. Казалось, спор идеалистов и позитивистов остался в 19 веке. Дискуссия Огюста Конта и Генри Томаса Букле с Иоганном Густавом Дройзеном и Генрихом Риккертом - достояние букинистов. Суть разницы подходов в акцентах. Позитивисты считали, что главное - факты. Идеалисты подыскивали словесные формулы, которые они путали с пониманием, осмыслением. Тогда позитивисты победили. Подход Маркса и Энгельса к историческим исследованиям вырос, главным образом, хотя и не исключительно, из позитивизма. Но советский марксизм не стал продолжением их подхода, но произошел непосредственно от идеализма 19 века.

  В большинстве же стран под методологией исторической науки понимаются две вещи. Первое - это непосредственно способ проведения исследования. Например, он может быть таким. Я берусь исследовать такую-то проблему. Для этого я прочитаю все книги с зелеными корешками и сосчитаю в них количество букв "Ё". Это позволит понять некоторые тенденции тенденций понимания проблемы.

  Второе - это принадлежность к школе. Здесь можно выделить тенденцию подходов. Но это не учения, а именно некоторые весьма аморфные особенности угла зрения. Ведь каждый историк сам решает, как и каким образом он изучает проблему. По настоящему значительные ученые сверх всякой меры самодостаточны, зациклены на себе, чтобы слишком явно повторять одни и те же наработки своих учителей.

  В любом случае, методология сводится к способу сбора и порядку изложения фактов. Такой можно подвести итог нашим самым общим соображениям по данному вопросу.

   Здесь же, в нашем тексте, речь идет не о способе оформления фактажа и не об идеологической фальсификации, но именно о фокусе, об особом философском отношении к былому. Можно сказать, что это возврат к идеализму в подходе к истории. Такой взгляд остался в 19 веке, что отнюдь не дискредитирует его.

  Изменения отношения к истории очевидны в процессе становления и развития науки о прошлом. Но этапы подобных тенденций никоим образом невозможно отождествить со школами, методами или идеологиями.

  Итак, в мировой историографии отчетливо видна простая формула: эпоха богов, эпоха царей, эпоха простых людей. "Нет, нет, а как же Аристотель или пророк Даниил?"- поправит меня, идиота-писателя, эрудит-читатель. Но прав он будет лишь отчасти. Я ведь вычленяю не единственно обнаруживаемую тенденцию. Моя схема - одна из многих существующих лишь потенциально. При этом ни одно словесное описание не может включать в себя все многообразие действительности. Но какая-нибудь схема лишь может быть актуализирована в тот момент, когда она приобретает значение в настоящем, когда возникает очевидная корреляция между вымышленной формулой прошлого и текущими событиями, настоящим (такой ли уж он и настоящий?) моментом.

  Однако же, предложенная мной цепочка самоочевидна и не может не быть отмечена. Если мы обратимся к древним историческим или протоисторическим сочинениям, то неизбежно столкнемся с ней. Историческое сочинение Бероса начинает изложение истории Месопотамии с истории богов. Потом же он переходит к царям, которые обретают совершенно самодостаточное значения. Иногда автор выдает скучные списки правлений, которые мало что дают для понимания нашей жизни. Имена царей являются абсолютно самоценными, самодостаточными. Они - главный предмет повествователя.