Сегодня, правда, Майкл вспоминал ураган позапрошлого года, в который он попал самым неудачным образом, в бухте на Гренаде, откуда выйти-то толком было нельзя. Яхту тогда здорово побило, выкинуло на отмель, и до апреля Майкл приводил ее в порядок. Кое-что он так и не успел сделать, так что сейчас приходилось, например, заниматься покраской.
– Так ты решил, значит, переждать на берегу, бросил старушку? – подначивала его Мишель. – А как же «капитан не покидает корабля»?
– Это тебя обманули, – убежденно отвечал Майкл. – Капитан покидает судно последним. Ну вот, я тогда был один, значит, последним и покинул.
– Так почему все-таки покинул? – не отставала Мишель.
– Потому что страшно очень было, – честно отвечал Майкл. – Я, знаешь, видел штук двадцать ураганов, но этот был хуже всех. Даже на берегу все к чертовой матери переломало. На всем острове, может, два десятка целых домов осталось, в центре, в котловине. Сначала я надеялся выстоять, бросил оба якоря и полным ходом шел навстречу ветру. То есть пытался идти. И все равно меня стаскивало. Когда затихло минут на пятнадцать, я только успел спустить шлюпку и дойти до берега.
Майкл каждый год после сезона ураганов клялся, что уж на следующий-то год уйдет, как все добрые люди, заблаговременно на север, – и каждый раз находились дела, а потом азарт захватывал, и его уже и силой нельзя было эвакуировать. Зато потом он мог пренебрежительно сплевывать под ноги, встречая «перелетных птиц», как он их насмешливо называл.
Ганс разогнулся наконец, голова слегка закружилась, и звездочки поплыли перед глазами. Неудивительно: последний час он простоял на четвереньках со шлифовальной машинкой. Ганс с наслаждением потянулся – надо еще окатить все водой, пройтись шваброй, но это уже пускай Мишель делает, справится. Вообще, девчонка была вполне ладная, работящая, а ругалась с Майклом просто так, чтобы уж не было все как в книжке: «Сэр, йес, сэр». А он заслужил банку пива!
Ганс плюхнулся напротив Майкла, откупорил «Хайнекен» и разом ополовинил. Показалось, что пиво всосалось в кровь, не доходя до желудка, как в горячий песок, и тут же проступило на коже потом. Ради этого момента стоило поработать, подумал Ганс умиротворенно. А уж когда Мишель, щурясь, вылезла из салона, взяла веревочную швабру и ведро и принялась драить палубу – стало совсем хорошо, Ганс допил пиво и открыл, уже не спеша, вторую баночку.
– Это правильный расклад, – провозгласил Майкл. – Мужчины должны сидеть и пить пиво, а женщины драить палубу. Вот говорят, женщина на корабле – плохая примета. Я считаю, это какая-то средневековая дикость. Женщины, если их правильно использовать, это не только украшение любого судна, но и…
Тут Мишель картинно отставила швабру, подперла бок рукой и глянула на Майкла сурово. Он сбился с мысли, махнул рукой и полез вниз, в салон. Через минуту он уже вернулся с небольшим мешком из суровой холстины, плоскими электронными весами, здоровенным стаканом и кофемолкой. Кофемолку Майкл воткнул в розетку, поставил стакан на весы, выставил ноль и запустил руку со стаканом в мешок. Ганс с интересом наблюдал за этими странными действиями и наконец не выдержал:
– Что у тебя там, в мешке? Кофе?
– Давай поспорим, что никогда не угадаешь? – предложил Майкл. – Подскажу: нет, не кофе, какой же кофе, когда мы пьем пиво?
Гансу было лень гадать, так что он сразу сдался. Майкл огорченно вздохнул:
– Ладно, скажу. Скорлупа от грецких орехов, – и тут же повеселел, глядя на озадаченного Ганса. – Не веришь? Напрасно, напрасно!
Достав полный стакан, Майкл торжественно поставил его на весы и записал вес в желтом блокноте. Высыпал стакан в миску, повторил процедуру еще несколько раз. Достал калькулятор, долго тыкал в кнопки, выписывал какие-то дроби, шевеля губами. Опять потыкал в кнопки, досыпал еще немножко скорлупы и наконец, завязав мешок, убрал его под сиденье. Ганс все еще ничего не понимал, а уж когда Майкл засыпал первую горсть скорлупы в кофемолку, опять поинтересовался:
– Что готовить будешь? Какой-нибудь венесуэльский напиток?
Майкл изобразил на лице обиду. Над его пристрастием ко всему венесуэльскому подтрунивали все кому не лень. Он предпочитал тамошнее пиво, сигары, девушек – уверял, что они самые беззаботные в Латинской Америке. Но больше всего он любил капибар, или карпинчей, как он их называл. В Венесуэле их было видимо-невидимо, а с одним, который жил на ферме у Майклова друга, он очень подружился, всегда навещал, привозил чего-нибудь вкусного. Развешал его фотографии у себя в капитанской рубке – вместо красоток, как у других шкиперов. Про карпинчо Майкл говорил даже теплее, чем про девушек, и складывалось впечатление, что они там по вечерам часто ведут философские беседы. Впрочем, отчего бы и нет?
Как-то раз Ганс и Джон разыграли его: Джон написал огромную, чудовищно аляповатую картину с ягуарами, попугаями, роскошными голыми девушками, и они убедили Майкла, что это шедевр венесуэльского примитивиста Роберто Сьенфуэгоса, которого всякий культурный человек должен знать. Майкл возжелал картину, ходил к Джону и ныл, просил продать ее за любые деньги. Когда предложенная сумма достигла уже неприличного размера, – пожалуй, Майклу пришлось бы закладывать дом, но он не сдавался, и в глазах у него появился нехороший огонь, – Джон совсем было растерялся, но нашел выход. Он встретил Майкла сообщением, что это поддельный Сьенфуэгос и что он, Джон, готов уступить его за ящик пива и коробку сигар. В результате они же и остались в дураках, потому что пиво прикончили в тот же вечер, сигары за неделю, а шедевр Майкл повесил у себя в гостиной на самом видном месте – и он был единственным, кому этот ужас нравился, а смотреть приходилось всем.
Мишель вытащила очередное ведро забортной воды, окатила палубу и прошлась шваброй. Выкрутила ее ловко, встряхнула и поставила сохнуть, а сама подсела к Майклу, достала сигарету и с удовольствием закурила. Некоторое время они с Гансом наблюдали за тем, как Майкл с хрустом доламывает в ладонях ореховую скорлупу. Солнце прошло зенит, и Мишель свернула навес над кокпитом. Было как-то необычно тихо и благостно.
Майкл принялся загружать скорлупу в здоровенную кофемолку – в нее помещались три полные пригоршни. Долго жужжал, каждые несколько секунд открывая крышку и проверяя качество помола, наконец высыпал скорлупу во вторую миску. Повторил со следующей порцией.
– А теперь, друзья мои, – объявил он, – будем работать втроем. Ты, – он ткнул Гансу в грудь пальцем, – будешь непрерывно мешать краску. Ты пойдешь готовить ланч. А я буду красить.
– Хорошо, – согласился Ганс, – так зачем ты все-таки молол скорлупу?
– Вскоре вы узнаете всё! – торжественно отвечал Майкл.
– Кэп сегодня изображает дельфийского оракула, – съязвила Мишель и отправилась вниз, к плите. Ганс не понял, что это за оракул, но ему не хотелось думать об этом.
– Она была крупновата, – сжалился наконец Майкл. – А теперь, смотри, как песочек! Нам ведь нужна противоскользящая краска? Держи мешалку, – и аккуратно начал высыпать скорлупу в ведро.
Ганс, сообразив наконец, в чем дело, добросовестно размешал содержимое. Майкл обмакнул в ведро кисть, провел полосу, пару минут внимательно смотрел, как краска подсыхает, и, видимо, остался доволен. Ганс еще раз помешал краску и аккуратно налил, примерно на палец, в широкую кювету.
– Видишь, насколько проще красить, когда все подготовлено, – рассуждал Майкл, ловко орудуя роликом на длинной ручке. – А если ничего не снимать, пришлось бы возиться с кисточкой, долго, а ровно никогда не положишь.