-Думать буду, - подаёт голос Ганжур, наморщив лоб.
-Пожалуйста, - говорит чиновник и отворачивается спиной, чтобы не мешать мыслительному процессу, не догадываясь даже, что никакого процесса нет, и не может быть.
С минуту обезьяна думает, вернее, делает вид, сама же рассматривает дохлую муху на столе.
-Ещё пить, - выдавливает он, чтобы потянуть время, мол, не гнида, чтобы сразу соглашаться.
-Да у меня что-то получше есть, - произносит круглый и вынимает из стола пузатую бутылку коньяку. Наливает в стакан, и протягивает Ганжуру. Тот залпом выпивает. Коньяк холодный, хороший, не то что в госпитале сивуху жрали.
-Ну, вот и прекрасно, - нюнит господинчик, - заступаете завтра, проездной на метро получите в кассе внизу, на заводе вас встретит мастер Лизунчиков, Лаврентий Берроузович, он в двухнедельный срок и обучит вас всему.
- Обучит шпилять тоже?
-Ну я прошуууу вас, - ну не наааадо, - извивается толстячок, что вы утрируете.
-Ещё.
Коньяк густо затекает в стакан, на этот раз половину налил жадюга веснушчатоухая, ну да ладн, домой над, жэына ись сварила...
Наутро Ганжур едет в вагоне метро по Строительской ветке, и, выпучившись, глазеет за окно, поминая нехорошо Валеру, который говаривал, бывало, что за оградой госпиталя один ад и черти на мотоциклах. Может, тогда так и было? Говорят же, что мир появляется из нас самих за секунду перед встречей, полностью оформленный, согласно нашим представлениям, жалко, что для Валеры он так и остался адом с чертями на мотоциклах, а для Ганжура вон какой, светлый и огромный...
Сцепка ныряет в тоннели и взлетает на развязочные мосты, а новоиспечённый стажёр вспоминает, как он когда-то мог это делать сам, и от горя сжёвывает узелок с обедом, который ему собрала Целмэшка. Обиделась маленьг, жэына, что избил, не установив правду, было ли, не было ли, ничо, как говаривал Лексеич: для прохвилактики.
Голографический завод, - не станция, и пешком ещё пилит бывший капитан без армии с полкилометра, а потом замечает.
«Эхэ сэхэ[3]» - думает он, увидев здание столь громадное, что крыши его исчезают в облаках.
И не может понять, глупая горилла, почему из метро не видно его было, голограмма же, убай.
На вахте Ганжур назвал своё имя, отсканировался, и спросил мастера Лаврентия Берроузовича Лизунчикова, после чего ему сказали искать цех номер четыре, гаптоклонический.
И долго мелькала проплешинами сплющенная как таблетка голова стажёра, выныривая из макетных рабочих голограмм, пока Лизунчиков не появился сам-вдруг, из тумана, собирающегося на глазах в тело голой женщины, да и появился-то эпично так, прямо оттуда, откуда уже один раз появлялся.
-Шоноев!!! - как бык заорал Лизунчиков, - где тебя демоны в жопу долбят!
Ганжур сделал страшную рожу, выставил вперёд подживший шрам, и завращал глазными яблоками, будто проверяя musculi oculomotorii по просьбе умершего в двести шестьдесят второй терре Юрия Эрдынеева.
Думал, что надо ли внести этому, кто орёт, но ратное время госпиталей и сортиров прошло, сменённое годами заискивания и пресмыкания, о чём ему сверху семафорит Ганжоночек.
-Искать долго тебя, - обиженно бубнит Ганжур и смотрит исподлобья на этого страх потерявшего мастеришки. Попал бы на тессеракт, или, хотя бы в госпитале оказался, посмотрели бы, кого там демоны на самом деле дуплят.
-Меня легко найти и трудно потеря-а-ть, - соглашается Лизунчиков. Надо сказать, что фамилия у него соответствующая, весь приглаженный, припудренный, одно слово румын, даже, кажется, нос кем-то зализан в щёки.
Начался инструктаж. Для Ганжура он означал целый день до вечера грузить лопатой куски пластика на заднем дворе, и вот, стажёр Шоноев, закидывая последний на сегодня вагон, злится, что есть охота, а жэены мало положил.
В одном из перекуров сработал по поиску разведданных, - затащил какого-то очкастого хлюпика за железный бокс и сказал:
-Широ Ишии?
-Ру́лет! - разъехался в улыбке хлюп, и дал разведчику сигарету.
Вскоре, не дожидаясь конца испытательного срока, Лизунчиков маячит наверх, что стажёр Шоноев, хоть и не в меру туп, но исполнителен, в связи с чем, просим перевести его из учеников в подмастерья и зачислить тестором в олфактометрический цех, поскольку Шоноев имеет вомероназальный орган и даже периодически испытывает флемен.
Для непосвящённого эти термины значат то, что стажёр обладает уникальным обонятельным аппаратом, (госпиталь, убай) и, когда запахи приобретают особенное значение для него, то он как конь начинает скалить зубы, (достаточно вспомнить смерть Валеры). Для самого же Ганжура это означает то, что бедняга-тестор теперь будет обречён до пенсии в олфактометрическом цехе нюхать разную синтезированную ерунду. Ладно бы ещё в гаптоклоническом, там просто трогай голограммы, позволяй коротким лазерам воздействовать на сенсорные участки, а тут, да фу...