Назавтра оглашали списки, и оказалось, брадоначальник прошёл в Хурал со значительным перевесом. Знал бы Ганжур, что Цэлмэшка отдала ему свой голос, порепетировал бы правый хук, но тотальная аполитичность обезьяны не позволила вновь свершиться этому вопиющему акту гендерного шовинизма.
Назавтра весь «Параллакс» погнали на площадь - Мантень устраивал праздник, дабы выразить благодарность гражданам, проголосовавшим за него.
Он стоял в кузове грузовика с опущенными бортами и не по-русски гавкал в микрофон. Одет он был как обычно - в свою бекешу, только теперь она была без аксельбантов и медалей, борода же его была покрашена и заплетена в косички.
-Дорогие граждане, - ухал Мантень, - я беру ваши заботы в свои руки, но не в почки и печень!
Таща под руку Цэлмэшку, Ганжур почти вплотную подошёл к грузовику, и со странной злобой стал смотреть снизу на Мантеня. Тот же не видел его или делал вид. Один раз, впрочем, взгляд его скользнул по цэлмэшкиному зелёному лицу, но Мантень никак не выказал своих чувств.
И тут толпа закричала - почтить нового депутата приехал сам геше Курепа, бывший на весенних праздниках в Кава-Ака.
Он шёл впереди всех и широко улыбался, и его кроличьи длинные зубы нависали над нижней губой. На голове его был праздничный хыдвал с длинным золочённым ирокезом и красной токой, длинные фестоны с мандалами ниспадали с хыдвала почти до земли. Полы красно-жёлтого орхимджо несли четыре хуварака-мальчика, подобранных по росту. На поводке Курепа вёл своего друга Авичи, - полусобаку-полукрокодила, и тот рычал, а стремящиеся и шустрилы по дхарме, ничуть не боясь это зелёное убожище подставляли загривки под благословления, которые пахан-Курепа с треском щедро раздавал.
Ганжур, увидев огромных охранников Курепы, попятился назад. Они напомнили ему о чём-то плохом. Их тупые безносые рожи крутились по сторонам, глаза искали возможную опасность, голые торсы, покрытые узлами мышц, обливались потом, а вот ног Ганжур не мог разглядеть, мешали то праздные зеваки, то спутники Курепы, а если и удавалось заглянуть под кожаные фартуки, обвешанные мечами, то вместо ног угадывалось какое-то размазанное пятно, как если бы соринка попала в ганжуровский глаз.
И, уже вспомнив, где он видел этих громил, и даже прозвище всплыло в голове, гизмы, Ганжур собирается улизнуть от греха подальше, но Цэлмэшка его хватает за пояс и крепко держит, будто поняв его печаль.
Гизмы подняли Курепу на помост, и отец Кадампы сердечно обнялся с Мантенем, потом двинул короткую речь и пропал в толпе.
Потом всем давали сахареную вату, по площади скакали какие-то обряжённые актеры в масках, но уже можно было уйти домой, - гаптоклонический цех давно рассосался, да и от олфактометрического остались самые ярые патриоты, и Ганжур, взяв двумя пальцами жену за рукав, потащил её прочь, видимо, имея на неё свои планы, которым, впрочем, не суждено было сбыться - у подъезда её ждал сигарообразный гальваномобиль Гэрбулэ Кадампа дистрикта Мокузаи.
Ганжур плюнул вслед гальвану, и пошёл к соседям.
Через час трое пролетариев в изрядном подпитии сидят в зале Ганжуровской квартиры и закусывают целмэшкиным винегретом, хваля кулинарные способности ганжуровской жены, а сам Ганжур, вспоминая Курепу, исподлобья рассматривает стены, избыточно завешанные изображениями каких-то монахов, пучеглазых чудовищ, с раскрытыми пастями, думает, что это такое, Кадампа.
-У тебя какая религия-то? - спрашивает Ганжура Дамдин Посельский, сосед напротив, учитель пения в школе Лесного дистрикта. Перед Цэлмэшкой он едва ли не на колени падает, за что Ганжур его недолюбливает.
-Yндэр верю в.
-Это что? - интересуется сосед.
-Высшая разум, ута ухаан.
-Дык нет жы такой, - удивляется учитель.
-Щас дам в глаз, - пьяно бубнит Эрдэм Гуро, менеджер по продажам в супермаркете «aZa», - сразу появится.
-Я тебе как учитель говорю, нету такой.
-Поборемся? На три точки, - говорит Эрдэм, и, не дожидаясь согласия, кидается на Дамдина. С минуту они катаются по полу, совсем не по-борцовски молотя друг друга кулаками, сваливают стол и роняют маленький головизор, выданный Ганжуру на работе под будущую зарплату. Он включается и все видят трансляцию hабар-хурала, проходящего в храме Таёжного дистрикта, только голограмма стоит на боку, что, впрочем, никого не смущает, потому что зрители лежат на полу, так даже удобнее.
Над низким гулом барабанов и квинтовым воем парных дунгченов взлетает тонкий голос. Борющиеся перестают друг друга мять в объятиях и замирают. Ганжур тоже, не донеся рюмку до рта, вперивается в голограмму.