«Жэены, она поёт», - не без гордости думает он, ставя рюмку на стол и тоже ложась на бок, чтобы лучше было видно. Перевернуть голограф ему не приходит в голову.
Прямо посреди комнаты возникают низкие скамейки-hандали, на которых, рассевшись как глиняные божки раскачиваются и утробно рычат монахи. Медный будда оказывается висящим в воздухе за балконом - пространственные рационализаторы не могут вместить сто квадратных метров молитвенного зала в крошечную шоноевскую квартиру. Срабатывают олфактографические датчики, и квартира заполняется запахом благовоний, от которых Ганжура уже две недели невозблёвно тошнит, а борцы отодвигаются к стене и раскладываются удобнее.
В голограмме появляется ещё одна голограмма, транслируется традиционный весенний хурал из самой Лхасы. На краю обрыва стоят монахи и дуют в пятиметровые трубы, звук не то, что слышен, он осязаем, он падает на дно, потом поднимается оттуда и через две голограммы вползает в головы друзей-алкоголиков, заставляя их сердца трепетать в благоговейном ужасе.
Но голос Цэлмэг всё равно слышен, как летит он над инфразвуковой адской обителью, белым пунктиром вспыхивает в небе.
Кажется, квартиры больше нет, и трое друзей вместе с монахами Кадам-Гэр «Мокузаи» перенесены в Тибет и дрожат на непрогретой ещё земле, а вокруг ввысь устремляются горы, и трубы ревут всё громче и громче, и как будто это голос самой земли, вместе с весной прорывается сквозь слабые льды.
И начинается мистерия Цам.
Вновь и вновь бык Дарма, последний король тибетской империи, воспылав ненавистью к учению, портит святые статуи, и отрубает им носы, руки и ноги, бросает в тюрьмы архатов и сжигает целые деревни. Но вот само время рождает героя, и в мир приходит Пэлги Лхалунги. Наставляемый с детства докшитами, защитниками учения, он убивает тонкой стрелой быка Дарму. Докшиты, обряжённые в страшные рогатые маски, поднимают Дарму, и, с ликующим пением несут его на вытянутых руках к обрыву. Сбросив царя вниз, сто восемь дхармапалов начинают дикую пляску.
А цэлмэшкин голос всё звенит. Почти зримо отражается от стен храмов, длинными спиралями кружит над буйством барабанов, труб, кларнетов, он - птица, летящая над полем брани, светлая мечта о свободе над грохочущей ярмаркой мира, весть о спасении, о вечном пути, о счастье...
Ганжур встаёт на ноги, выключает головизор, и, растолкав своих уснувших собутыльников, собирается отправить их по домам, чтобы хоть немного убраться к приходу Цэлмэшки. Он и сам не знает, что это с ним.
Друзья опять засыпают, не желая прерывать сон, тогда хозяин утаскивает их за ноги в подъезд и закрывает дверь.
«Жэнэ, шэнээ», - думает он, берясь за веник, - «надо бы сходить на хурал, послушать, что за Кадампа такая, а то Валера все уши смозолил».
Закончив уборку, он спускается во двор покурить и проветриться, а может быть встретить Цэлмэшку внизу, и просто порадовать её, что вот он сегодня какой хороший. Друзей в подъезде нет - расползлись по квартирам.
Возжелав пива, он идёт в ларёк, и трясёт головой, как конь вытягивая губы из-за флемена, - пахнет распускающейся черёмухой.
Однако, вернуться так быстро не удаётся - у магазина попросили закурить. Пока раздавал, минут тридцать прошло - подмогу позвали.
И вот, вытирая рукавом кровоточащий рот, Ганжур поднимается в квартиру и видит, что опоздал. Цэлмэшка была, собрала чемодан и ушла опять.
На столе записка, - но о чём там сказано, Ганжур прочесть не может, сверху вниз спускаются какие-то каракули.
Вспомнив про соседа-учителя, и про то, что тот хвалился знанием нескольких языков, Ганжур выходит в подъезд и стучится в дверь напротив.
-Кто? - спрашивает из-за двери злой женский голос.
-Сосед, Дамдин нужен мне.
-Пошёл в жопу, спит он.
Умиротворённый дракой и пивом Ганжур удивляется тону соседки.
-Дарима, - делано плаксиво говорит он, - жэыны ушёл, письмо оставил, читать мало нет.
Правильную ставку сделал обезьянин, бабья солидарность вещь мощная. Дарима только для того, чтобы насладиться страданиями брошенного мужика, откроет дверь.
Пикает аурометрический датчик, и в проёме образовывается щель, в которой появляется злобный накрашенный глаз. Глаз подозрительно обшаривает Ганжура, потом проясняется, и вот сосед в коридоре.
-Дамди-ин, - орёт жена соседа.
Из комнаты напротив на четырёх костях выползает учитель, и дико рассматривает окружающую действительность. Жена берёт его за щкирку как щенка и подвозит по паркету к Ганжуру.
-Дамдин, - говорит пришедший, - языка прочитай, не знаю.