Нет бы остановится, задуматься над тем, каким образом продолжать движение, обеспокоиться о средствах защиты, но нашему хитроумному идальго контаминационная зона нипочём, он проходит по висячему мосту, спускается с бугра и идёт вдоль полуразобранных железнодорожных путей на запад. Остаются позади срытые до основания дома, чернеют воронки от снарядов, и, этот безрадостный чёрно-белый пейзаж, судя по всему, и есть настоящая действительность, проступившая из-под сорванных голографических покровов.
Административный район. В сумерках сереет громадная куча обломков, - бывший железнодорожный вокзал У-У - Пассажирский. Близлежащие здания, те, что избежали прямого попадания, лишены внешних панелей, отшелушённых ударной волной, и напоминают Ганжуру грязные пчелиные соты, оплавленные и потерявшие форму. А заливные двадцатиэтажки, некогда стройными рядами украшавшие улицу Железнодорожную, а теперь представляющие собой полуоблезшие каркасы, кажутся ему останками фантастических животных: покорёженные стальные скелеты с ошмётками бетонной плоти, разлагающейся и чернеющей на ядовитом воздухе, смертный ужас, далёкими лучами проблёскивающий в уцелевших фрагментах витражей как в зрачках поверженных чудищ. Конкорсы и виадуки - каменные змеи, не успевшие уползти в свои норы, с перебитыми позвоночниками висят волнами над чересполосицей путей. Жёлтый шпиль Plaza Tempora, переломанный в нескольких местах, но чудом не обрушившийся, как артритный перст укоризненно торчит в безжалостное небо, возненавидевшее город и залившее его огнём в день Д.
Но кроме олицетворений и прочих литературных эстетизмов что-то ещё беспокоит нашего постапокалиптического путешественника. Ганжур без всякого аурометра чувствует живых существ, двигающихся к нему. Вырастившись над районом он видит какие-то длинные туши, стягивающиеся к вокзалу кольцом. Анималы. Пятьдесят? Сто? Какая разница, файта не будет, некогда. Некогда, - сверху брюзжит Ганжоночек как старик с полатей в русской избе.
Ну, некогда, так некогда.
Ганжур чуть утяжеляет воздух впереди каждого из бегущих, потом накидывает сверху его наподобие покрывала и затягивает. Живое кольцо взрывается кровью, жёлтым жиром и кишками. Визг стоит десять секунд, перекрывая даже, кажется, полифоническое напластование в голове.
Идти ещё километр. По внутреннему навигатору - улица Гагарина 197/А. А что там, Ганжут ещё не знает, но уже чувствует, как всё его существо как бы расслаивается, живёт в своём измерении. Грусть, невероятная грусть захлёстывает всё его существо, будто он получил билет на родину, и возвращается туда спустя сто лет, когда родина уже канула в реку забвения.
Некие посторонние воспоминания встают перед его глазами, грузовики со стройматериалами, окна, панели, какие-то люди в зелёных бушлатах, таскающие это в подъезды, и над всем этим голоса, голоса, слов не разобрать, только интонации.
Но вот всё исчезает, и перед ним снова куча обломков, бывшая когда-то жилой каркасно-панельной девятиэтажкой 602 серии, построенной подрядчиком «Мульти прайм+». Некоторая часть, впрочем, сохранилась, - около двух пролётов, громоздящихся до пятого этажа, дальше - обломки панелей торчат как зубцы на короне, чудом не свалившись после сброса кассетного боеприпаса, которой накрыл район квадратом с километром в диагонали. Ганжур даже видит толстую бомбу, вываливающуюся из грузоотсека серого «Синсина», её выщёлкивающиеся закрылки и надпись на боку: «神の風の先駆者[4]». Кассета свирепо идёт вниз, раскрывая сегменты и высвобождая суббоеприпасы, и надувающийся белый шёлк тормозных парашютов стабилизирует их полёт. Ниже, метрах в шестидесяти над землёй, длинные ракеты ощериваются боеголовками, и, раскручиваясь, сеют смерть над танковой армадой - остатком третьего мехбронебатальона Армии Освобождения, дислоцированного в четырнадцатом квадрате, и в этот момент двадцать девять кумулятивно-осколочных снарядов влетают в окна дома номер 197/а, наведённые аурометрической системой, среагировавшей на засевших в подвале бездомных. И Ганжур уже почти видит, как выстреливают в стороны серые типовые панели, и как большая, буквой Г многоэтажка, будто резиновая, гнётся и начинает проседать с длинного конца, как издыхающий от нервно-паралитического газа мифический зверь, что упорно стоит на передних лапах, когда его круп уже парализован и завален набок, но Ганжонок опять кроет матом, и говорит, что в манду он слал ретроспективы, рефлексивную визуализацию, и прочую прокрастинацию, ведущую к растрате драгоценного хайт-тайма.