2
Тетя встретила меня в аэропорту, вручила ключи и тут же повезла меня демонстрировать свое исполненное задание. И самым первым, что я увидела, оказавшись в самом сердце двора, был толстый рыжий кот, с пренебрежением глядящий на разложенные для него на газете рыбные объедки. Роскошный такой, матерый одесский кот. Я с упоением представила, как стану рисовать этого котяру, шерсть которого так сверкает на солнце, а на морде застыло выражение, которому позавидует любой голливудский актер. И невиданное, неожиданное, стихийное, как шторм, ощущение счастья, затопило меня, захватило целиком с головой, и я вдруг поняла, что в этом месте я смогу погрузиться в счастье полностью, найти здесь умиротворение и душевный покой.
Рядом с металлопластиковыми окнами моей квартиры (современный диссонанс одесского дворика) я увидела два запыленных, старых окна еще в старинных деревянных рамах. С рам облезла краска, и выглядела эта старина довольно живописно (но, конечно, неудобно для тех, кто живет там). В окне возле двери парадной была чуть приоткрыта форточка. Второе же было задернуто шторами и выглядело абсолютно безжизненным, что смотрелось довольно странно в самый разгар дня. Это заинтересовало меня против воли, и я спросила тетю, кто там живет.
Но тетя не знала. Она ответила лишь то, что ей сказали в агентстве — что соседи здесь спокойные, все в полном порядке, наркоманов нет. когда мы оказались в самой квартире, я не смогла сдержать восторга: комната, выглядящая, как гостиная, была обставлена очень интересно, даже с неким дизайнерским подходом. Меня просто наповал сразил круглый стол посередине комнаты, украшенный изящной кружевной салфеткой и массивной вазой из граненного хрусталя. Ваза была пуста. Все это выглядело настолько красиво, что я пообещала себе поддерживать порядок хотя бы на этом столе, не захламить его через сутки своего здесь пребывания.
Договорившись с тетей, что вечером приеду на торжественный ужин по случаю моего приезда, я осталась в квартире одна. Забросив вещи в шкаф в соседней комнате, я первым делом проверила мобильник — на нем не было ни входящих, ни пропущенных звонков. Подавив разочарование (здесь это далось мне на удивление легко), я позвонила своей подруге, затем распаковала альбом для эскизов, и принялась рисовать кота. Я решила сделать несколько подходящих эскизов, а позже выбрать, что именно перенесу на холст.
Я делала так не всегда. Изредка, когда вдохновение буквально накрывало меня с головой, я писала прямо по холсту, едва успев покрыть его грунтом. Но так бывало очень редко. Это были самые золотые моменты, которые повторялись не часто. Все реже и реже — в последнее время.
Эскизы так же захватывали меня. Но, к сожалению, я все не могла ухватить уникальное выражение на котячей морде, делающей его таким отличным от всех остальных котов. Я открыла окно, выглянула — но из моего окна котяру было не видно. Поэтому я вышла во двор.
Меня ожидало разочарование: котяра уже исчез. Осталась лишь груда рыбьих объедков вместе с газетой, которую убирала неопрятная старуха в рванном ситцевом халате. Старуха уставилась на меня со злобой и подозрением, и я поспешила ретироваться обратно через полутемный, оббитый деревом, заполненный каким-то застоявшимся затхлым запахом коридор.
Оказавшись в комнате, я принялась рисовать кота по памяти, и очень скоро почувствовала ледяной сквозняк. Окно было открыто, но, похоже, я забыла закрыть за собой дверь, поэтому меня продувало так сильно. Вначале эта прохлада показалась приятной. Но потом я вдруг почувствовала очень сильный холод, от которого руки мои даже покрылись гусиной кожей. Тогда я встала, чтобы закрыть входную дверь, и вдруг увидела ее.
Она стояла на пороге моей комнаты, прижимая к груди грязновато-желтого плюшевого медведя — маленькая девочка лет 7–8, в летнем платье в горошек. Я отчетливо запомнила почему-то ее платье — белые крупные горошины на ярко-красном фоне. Потом я обратила внимание на ее лицо.
У нее было удивительно красивое, удлиненное лицо с миндалевидными черными глазами, похожими на сочные ягоды спелой шелковицы. Черные курчавые волосы девочки были заплетены в косички, одна из косичек расплелась, из нее выбились красивые, пружинистые пряди.
Но больше всего меня поразило выражение ее лица. Оно было не по-детски серьезным, под глазами пролегли глубокие синеватые тени, а глаза смотрели так пристально, что напомнили мне рентген. Особенно поражал этот не детский взгляд. Таких пронзительно-серьезных глаз мне не доводилось видеть у взрослых. И потому особенно поразительными были эти глаза на совсем детском лице.